Классное чтение: от горухщи до Гоголя

Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.

Заслуга поэта оказывается триединой: прославляя добродетели (а не государственные заслуги!) конкретной императрицы, Екатерины II, поэт в то время говорил истину царям (значит, в том числе и Фелице) и беседовал о Боге (с сердечной простотой, то есть не формально, а с личной, человеческой интонацией).

Поэт и гражданин (конечно, как это понималось в XVIII веке: слуга не народа, а государства) и в этом итоговом стихотворении Державина оказываются нераздельны.

В. Ф. Ходасевич сделал к державинской формуле важное уточнение: «В «Памятнике» он гордится тем, между прочим, что «истину царям с улыбкой говорил». Он здесь недооценил себя, ибо умел говорить царям истину не только с осторожной улыбкой честного слуги, но и с гневом поэта» («Державин», 1916). Действительно, в духовной оде «Властителям и судиям» проявляется именно такой гнев.

Интересно замечание Ходасевича и по поводу другого стиха: «Когда Державин впоследствии писал, что он первый «дерзнул в забавном русском слоге о добродетелях Фелицы возгласить», он гордился, конечно, не тем, что открыл добродетели Екатерины, а тем, что первый заговорил «забавным русским слогом». Он понимал, что его ода – первое художественное воплощение русского быта, что она – зародыш нашего романа. И, быть может, доживи «старик Державин» хотя бы до первой главы «Онегина», – он услыхал бы в ней отзвуки своей оды».

Однако помимо написанного по канве Горация «Памятника» Державин написал и еще один, свой собственный «Памятник» – стихотворение «Лебедь» (1804).

Здесь поэт после смерти превращается в лебедя, описанного очень конкретно, с любимыми державинскими подробностями.

И се уж кожа, зрю, перната
Вкруг стан обтягивает мой;
Пух на груди, спина крылата,
Лебяжьей лоснюсь белизной.

И этот преображенный лебедь летит над страной, данной в том же грандиозном масштабе, как в первом «Памятнике».

Лечу, парю – и под собою
Моря, леса, мир вижу весь;
Как холм, он высится главою,
Чтобы услышать Богу песнь.
С Курильских островов до Буга,
От Белых до Каспийских вод
Народы, света с полукруга,
Составившие россов род.
Со временем о мне узнают:
Славяне, гунны, скифы, чудь,
И все, что бранью днесь пылают…

И, наконец, коллективный глас народов формулирует заслуги поэта-лебедя.

«Вот тот летит, что, строя лиру,
Языком сердца говорил
И, проповедуя мир миру,
Себя всех счастьем веселил».

Здесь Державин снова вспоминает о гражданских добродетелях поэзии (проповедуя мир миру). Но в этой оде уже ничего не говорится об отношениях с царями, зато звучат такие важные для поэзии и Державина слова веселил и счастье.

Державин не прочел первой главы «Евгения Онегина». Он дожил только до лицейского экзамена. Но его стихи пережили несколько эпох, сохраняя свою живописную силу и неправильную прелесть.

«Увы! Пустынно на опушке / Олимпа грёзовых лесов… / Для нас Державиным стал Пушкин, / Нам надо новых голосов!» – задирался через сто лет поэт Игорь Северянин, пытавшийся, как и все футуристы, «бросить классиков с парохода современности» («Пролог», 1911).

Прошел век, и Северянин кажется более устаревшим поэтом, чем Державин. И подтверждается правота другого поэта и биографа Державина: «Из написанного Державиным должно составить сборник, объемом в 70-100 стихотворений, и эта книга спокойно, уверенно станет в одном ряду с Пушкиным, Лермонтовым, Боратынским, Тютчевым» (В. Ф. Ходасевич. «Слово о полку Игореве», 1929).

Николай Михайлович Карамзин (1766-1826)

Годы: от русского путешественника до «графа истории»

Историк государства Российского и русский европеец Николай Михайлович Карамзин был, как и Державин, потомком – в седьмом поколении – татарского рода. От имени Кара-Мурзы произошла его фамилия. Он родился в деревне около Симбирска в семье небогатого помещика, отставного капитана. Его мать умерла очень рано, он сохранил о ней лишь призрачные воспоминания.