Классное чтение: от горухщи до Гоголя

Такова эта монументальная элегия-послание-дума. В последнем предложении литературовед цитирует гоголевское определение пушкинской поэзии. В полном виде оно выглядит так: «Слов немного, но они так точны, что обозначают всё. В каждом слове бездна пространства; каждое слово необъятно, как поэт» («Несколько слов о Пушкине»). Дружба не только является для Пушкина одной из главных жизненных ценностей, но и становится ключом для понимания бытия.

Вернувшись в Петербург, поэт еще не раз присутствовал на лицейских годовщинах. «По обыкновению, и к 1836 г. Пушкин приготовил лирическую песнь, но не успел ее докончить. В день праздника он извинился перед товарищами, что прочтет им пьесу, не вполне доделанную, развернул лист бумаги, помолчал немного и только что начал, при всеобщей тишине:

Была пора: наш праздник молодой Сиял, шумел и розами венчался… -

как слезы покатились из глаз его. Он положил бумагу на стол и отошел в угол комнаты, на диван… Другой товарищ уже прочел за него последнюю лицейскую годовщину» (П. В. Анненков. «Материалы к биографии А. С. Пушкина»).

В стихотворении тоже есть размышления о времени и об истории. Личная и гражданская темы здесь объединяются, Пушкин снова вспоминает заглавные буквы слов-сигналов и в мгновенном очерке, в одном восьмистишии напоминает о французской революции, Наполеоне, Отечественной войне, декабристском выступлении. Причиной же всех этих потрясений (в этом Пушкин – предшественник толстовской философии в «Войне и мире») оказывается судьбы закон, таинственная игра истории.

Всему пора: уж двадцать пятый раз
Мы празднуем лицея день заветный.
Прошли года чредою незаметной,
И как они переменили нас!
Недаром – нет! – промчалась четверть века!
Не сетуйте: таков судьбы закон;
Вращается весь мир вкруг человека, –
Ужель один недвижим будет он?
Припомните, о други, с той поры,
Когда наш круг судьбы соединили,
Чему, чему свидетели мы были!
Игралища таинственной игры,
Металися смущенные народы;
И высились и падали цари;
И кровь людей то Славы, то Свободы,
То Гордости багрила алтари.

Это лицейское послание так и осталось неоконченным, оно обрывается на полу-фразе: «И над землей сошлися новы тучи, / И ураган их…»

Мудрость Пушкина: печаль моя светла

В последние годы, особенно после второй болдинской осени, Пушкин, претерпевающий многочисленные удары судьбы, отвлекающийся то на прозу, то на журналистику, то на исторические исследования, все реже обращается к лирике. Но одновременно у него почти исчезают проходные, прикладные стихотворения: альбомные экспромты, случайные посвящения, продиктованные минутным чувством раздражения эпиграммы. Многие из написанных в это время текстов остались в черновиках и до пушкинской смерти так и остались неопубликованными.

Поэтому даже Е. А. Баратынский, один из пушкинских друзей, имевший высокую репутацию поэта мысли, с удивлением замечает в письме жене после знакомства с ненапечатанными стихотворениями из пушкинского архива: «Все последние пьесы его отличаются – чем бы ты думала? – силою и глубиной. Он только что созревал» (А. Л. Баратынской, зима 1840 года).

Многие читатели и исследователи искали эту формулу пушкинского творчества, разгадку его силы и глубины. Критик В. Г. Белинский говорил о лелеюшей душу гуманности как основе его творчества. Политик П. Б. Струве – о покойной тишине. Литературовед Ю. М. Лотман – о конфликте жизни и смерти и поисках тайны бытия.

Наиболее детально попытался описать философию пушкинского творчества русский философ, исследователь творчества поэта С. Л. Франк в статье «О задачах познания Пушкина».

На поверхности, у истоков пушкинской лирики – жизнерадостность, непосредственная веселость, «вечно-детский» дух, который проявляется то в душевной гармоничности, то в бунтарстве.

Но под ним (или рядом с ним) лежит другой, прямо противоположный душевный слой: тоска, уныние, хандра, ведущая то к полному разочарованию, мрачному пессимизму, одиночеству, бегству от мира, то к попыткам анархического его разрушения.

Выход, считал С. Л. Франк, поэт находит в «области религиозного примирения и просветления», «чистой благодушной благостности». Однако в другой статье философ, кажется, находит более широкую формулировку: пушкинские религиозные стихи входят в более широкий контекст мудрого приятия жизни, светлой печали, исходящей из естественного движения времени, смены поколений, благодарности за прошлое и надежды на будущее.