Классициум

Обогнув одну из мачт, мы увидели совсем маленький циолколет, висящий в воздухе рядом с большим. Он тоже имел свое имя – «Сенаторша Попугаева».

– Это он ошвартовался, – сказал бывший моряк.

Мне не хотелось показать, что я не поняла слова, и я только заметила:

– Само собой разумеется! Но как вы это узнаете?

– Что «это»?

– Да что это с ним произошло? Именно это, а не другое?

Моряк посмотрел на меня с любопытством.

– Я хочу в трактир, – капризно сказала Дарья Петровна. – Идем в трактир, идем же, идем!

Трактир был из тех, куда захаживают в поисках выпивки и приключений легкомысленные мужчины. Но один вид тети Маши в мундире держал их на приличном расстоянии.

Гулкая трактирная машина скрежетала вальс из «Евгения Онегина». Пахло салом и жареным луком. Возле машины сидела околоточная и философствовала.

– Полетела Россия-матушка, – говорила она с умилением. – Сидела-сидела и полетела. Фр-р р! Под самые облака! Благодать! Только надо дело говорить. Скажем, насчет паспортов. Мужичке, скажем, волость не выдает вида, а она села на шар и фыр-р рть куда хочет. Это никак нельзя!

– Так ведь привязали уже наверху шар для воздушного участка, – сказала трактирщица, перетиравшая стаканы. Будет как наверху, так и внизу. Наверху – приставша, и внизу – приставша. Внизу – околоточная, и наверху – околоточная.

– К чему?.. – обреченно прошептала Дарья Петровна.

– И городовые будут на дежурных баллонах летать. Вон городовая Василиса Иванова уже учится. Вчера приходила, настойку просила, ногу растереть, потому – свалилась с баллона. А так – милое дело. Она тебе: ваше благородие, беспашпортные поднялись! А ты ей: беспашпортных волоки сюда, уж я разберусь!

– А предъявила паспорт – лети, рази ж кому жалко! Воздуху хватит! – добавила околоточная.

– На большом шаре ресторант открыли, – сообщила трактирщица. – Только сказывали – ресторанты будут держать на коротких канатах, чтобы в чужие участки не залетали. Или проволочные решетки будут ставить, высокие, сажен на пятьсот. Отдельные кабинеты со стеклянным полом! Входная плата – сама собой, а кабинет – отдельно, и на балкончик выйти – тоже отдельно.

– Уж я непременно наверх попрошусь, – сказала околоточная. – Уж из кожи вон вылезу, а наверх порхну!

– Водочки, – сказала тетя Маша. – И селедкой закусить. Страсть как люблю селедку с лучком.

Тут наша демоническая женщина, словно проснувшись от такого простонародного желания, вдруг завопила:

– Селедка? Да, да, дайте мне селедки, я хочу есть селедку, я хочу, я хочу! Да, да, дайте мне луку, дайте мне много всего, всего, селедки, луку, я хочу есть, я хочу пошлости, скорее… больше… больше, смотрите все… я ем селедку!

Околоточная шарахнулась от нее и потеряла фуражку.

В конце концов все пошли на компромисс и заказали себе заливной осетрины, Степке и денщихе – горохового киселя с постным маслом. Понемногу в трактире собиралась публика, желавшая в стереофотокинескопограф. Набралось человек сорок. Трактирщица послала парнишку, он побежал, вернулся и сказал, что господ просят. Мы снова вышли на поле и гуськом побрели среди всяких непонятных, но очень больших железных штук к подъемному колесу. От колеса нужно было еще карабкаться четыре пролета по лестнице и переходить в корзину по парусиновому рукаву. Мне заранее сделалось страшно. Но прислуга бестрепетно шагала за нами. Степка, разумеется, был в воротнике с бантиком. Воротник вел себя развязно до неприличия и вертел Степкиной головой направо и налево. Слесарихи и механички причмокивали и свистели ему вслед.

Нас остановили у колеса, велели ждать. Тетя Маша, задрав голову, всматривалась в какие-то пестрые лоскутки, развевавшиеся на тросах.

– Черт побери! – сказал Уткин. – Ведь они сигнализируют. Гм… Два красных, два голубеньких… Это значит «Мы на мели».

– Несчастные! – воскликнула Дарья Петровна, глядя вверх в лорнет.

– А вот другой знак выкинули, – указал веером Уткин. – Два пестрых, два белых… «Голодаем», что ли?

– К чему? – скорбно спросила Дарья Петровна.

– Какое «голодаем», там же у них ресторан! – возмутилась тетя Маша, и вдруг ее осенило: – Так, это надобно запомнить. Непременно интенданты проворовались.

– И вон – три пестрых, два синих. «Нет воды».

– Ох уж, я их проинспектирую, – с загадочным сладострастием прошептала тетя Маша.

– Или я совсем ослеп, или они подают сигнал «сдаемся без боя», – страшным шепотом отвечал ей Уткин.

– Разве это военный циолколет? – вдруг с опозданием удивилась тетя Маша. – Постойте! Военные у нас «Фельдмаршальша Кутузова» и «Полковница Репкина»! Они еще не пришли из Гельсингфорса, я точно знаю. Что же эта дура «Циолковская» сдается?! Кому?!

– К чему?.. – пожала плечиками Дарья Петровна.

– «Идем ко дну»… – растерянно прочитал Уткин по вывешенным на тросах циолколета тряпицам. – Да где ж тут дно?!

Тут мимо нас к мачте пробежала молоденькая механичка с кольцами троса на плече.

– Постой, сестрица! – задержала ее тетя Маша. – Ты ведь с этой мачты?

– С этой, вашбродие! За тросом послали, хотят стыковочный узел ближе к земле подтянуть.