Классициум

– Госпожа Шмидт! Достаньте эту, как ее, мортиру! – приказала тетя Маша.

– У меня нет мортиры!

– Тогда эту, как ее! Канонаду!

– Нет у меня канонады! Вообще ничего нет!

Две воздушные этажерки кружили вокруг «Сенаторши Пугачевой» с непостижимой скоростью. Грянул выстрел, лейтенантша Шмидт съежилась и зажала руками уши.

– Пушку мне, пушку! – ошалев от безнадежности, кричала тетя Маша. – Заряжай, пли!

Летуны обстреливали нас, а мы ничем не могли ответить.

– Надо возвращаться! – воскликнула лейтенантша. – Если они продырявят баллон – мы очень быстро… мы упа… мы уже падаем!..

– Это бунт! – наконец поняла тетя Маша.

– Это революция! – обрадовался Уткин. – Попили вы нашей кровушки! Бабы, бабы, бабы!

Мы с Дарьей Петровной присели на корточки, чтобы ничего не видеть и не слышать.

– У них там целый воздушный флот, – сказала тетя Маша, от горя сев прямо на пол. – Они его держат на болотах! Они нашли способ летать без баллонов! Ходили же слухи в министерстве! Ходили! Но пресекались!

– Надо запомнить место и вернуться сюда на «Циолковской», с солдатками и артиллеристками, – ответила я. – А этажерки – сжечь!

– Они перелетят в другое место! Это же бунтовщики, хуже Пугачева! Медам, это начало конца… – пробормотала тетя Маша. – Они вырвались на свободу и уже летают! А дальше что будет?!

Уткин прыгал в корзине, размахивал руками и старался, чтобы летуны его заметили и поняли.

Дырявая «Сенаторша Попугаева» медленно разворачивалась. Она теряла высоту. Как ни торопились механички и матроски, но быстрее лететь она уже не могла, и довольно скоро мы снизились настолько, что могли срывать ветки с деревьев. Все мешки с песком были уже выкинуты, оставалось терпеть и надеяться, что мы не свалимся в воду.

Летуны пропали.

Уткин тихо плакал – наверно, от радости.

Когда корзина уже потащилась по земле, он выскочил и побежал обратно – туда, где тетя Маша обнаружила гнездо крылатых иродов.

– Изменщик! Предатель! – кричали мы вслед, но он ни разу не обернулся.

В город мы возвращались на крестьянской телеге. Лейтенантша осталась при «Сенаторше Попугаевой», а с нами отправилась, чтобы доложить о катастрофе, прапорщица.

– Безумство, чистое безумство! Они сделали детскую игрушку величиной с дом! Но какая от этих игрушек может быть польза?! – возмущалась тетя Маша. – Сплошной разврат! Они поднимают хорошо коли пять пудов! Они не поднимут даже второго летуна! Да, я допускаю, они продвигаются вперед с приличной скоростью! Но что в них есть, кроме скорости? Циолколет несет до тысячи пудов груза! Это нужная во всяком государственном хозяйстве вещь! А эти этажерки из досочек? К чему?!

Дарья Петровна оскорбленно взглянула на тетю Машу, как будто генеральша ее только что обокрала.

– И циолколет может лететь без остановок без всякого керосина чуть ли не до Австралии! Отличное, надежное средство! Почти никакого риска! – продолжала выкликать тетя Маша. – Если поставить на него не паровозный мотор, а большой мотор от автомобиля, оно станет идеальным! Двадцать верст в час! Какого еще рожна?! Только извращенное мужское воображение могло выдумать такую нелепицу! И как теперь их прикажете ловить? Если им не нужны причальные мачты? Если они могут спрятаться в любом лесу?.. Мы упустили время! Сейчас они только учатся летать, но скоро построят военные этажерки! И это начало конца, закат великой эры, медам!.. Если они додумались, что по циолколетам можно стрелять… Нет, нет, сейчас же в министерство! Общая мобилизация! По законам военного времени!

Мы ее уже не слушали. Не знаю, как Дарья Петровна с ее демонизмом, а я думала о бородатом летуне в очках. Чтобы летать на этажерке, нужна совершенно не мужская смелость – где же он такой смелости набрался? И чтобы изготовить эти летательные аппараты, нужна смекалка – откуда она у мужчин? Чтобы обстрелять циолколет, требуется нахальство… а где вы, позвольте спросить, видели в наше время нахального мужчину?!

Эх, думала я, эх… мир переворачивается вверх дном, дивизии летунов скоро появятся в небе, а подлец Степка наверняка уже лежит в объятиях денщихи!

Домой я вернулась только утром. Еще с лестницы услышала Степкин голос. Горничный что-то выкрикивал, а что – не разобрать.

Я вошла в гостиную и ахнула. Любимый мой диван стоял ободранный, из него торчали пружины и морская трава, а возле расхаживал на четвереньках обойщик, примеряя полосатенькую материйку, от которой всякого бы стошнило: желтую с зеленым и лиловым.

– Степка!..

– Да что я поделать могу!.. – взрыдал Степка и стал дергать себя за воротничок с бантиком. – Коли они требуют! И требуют, и требуют! И полосатый диван им подавай! А я на них тружусь, как бешеная собака, дня и ночи не знаю, а они всё требуют, всё требуют… вот… для них только ем!..

Он показал мне миску, которую прятал за спиной. В миске было какое-то сомнительное содержимое.

– Что это?

– Соя! И ем ее, и ем, а они велят – ешь еще…

– За диван вычту из жалованья, – сказала я. – Отчего бы тебе не вышвырнуть за окно крахмальную дрянь?

– Я не могу, – жалостно ответил Степка.