Клан

Луиза задумалась. Всю дорогу она твердила себе, что для начала хватит десяти штук. Достаточно, чтобы уехать подальше и собраться с мыслями. Не зная, сколько стоят бриллианты, это она считала разумной суммой. Теперь нет. Рэга наверняка огорчило бы, если бы она сказала, что вместо того, чтобы лишить надежд, его стоицизм убедил ее: камни стоили больше, чем она предполагала.

– А ты как думаешь, сколько они стоят? – спросила она. – И прежде чем ответишь, по мни, что я могу знать. В конце концов, кто их тебе принес? Так что, если соврешь, всажу пулю в лоб.

Конечно, она не собиралась спускать курок и даже не проверяла, заряжен ли пистолет. Ред прострелил стену в квартире, но кто знает, может, это была его последняя пуля. А ростовщик этого не знал.

– Может, миллион. Нужно взглянуть еще разок, – сказал он.

– Обойдешься. Наиграешься с ними, когда я уйду.

– Можешь убрать пушку от лица?

– Как только получу деньги.

– Сколько?

Слова прокатились по горлу и вылетели прежде, чем она успела задуматься.

– Сто тысяч. Потом делай с камнями что хочешь, но сейчас мне нужно столько.

Наконец выражение лица Рэга изменилось. Он впился в нее глазами, лицо залилось краской, на носу-картошке выступили сине-красные вены.

– Да ты по фазе съехала. С чего взяла, что у меня есть такие деньги или что я их отдам, если есть?

– С того, что если ты будешь выбирать между честной сделкой и мозгами на стене, выберешь легкий путь. Может, я ошибаюсь? – вспоминая все криминальные сериалы, которых насмотрелась за жизнь, она крепче сжала рукоятку пистолета, придвинулась и приставила ствол между глаз ростовщика.

И снова он обманул ожидания. Вместо того чтобы умолять или принять уготовленную участь, он ощерился, выматерился и отвернулся. Она смотрела, потрясенная собственной решимостью, как он достал тонкую белую карточку из заднего кармана и со злостью пропихнул в щель ридера у металлической двери. Огонек стал зеленым. Раздался короткий резкий электронный гудок, и Рэг схватился за дверную ручку, готовый потянуть на себя. Луиза его остановила.

– Я с тобой, – сказала она. – Не закрывай дверь. Если что-нибудь выкинешь…

– Ага, – бросил Рэг в полуобороте. Его глаза остекленели от гнева. – Плавали, знаем.

Он исчез внутри. Луиза последовала за ним.

28

Они похоронили Маму в каменистой земле на вершине горы Худ. Оттуда, где они стояли, открывался вид на широкий темный корпус фабричного сооружения на горизонте. Земля между заводом и горой казалась больной, зараженной, отравленной. Оттенок почвы словно говорил, что она питалась кровью тех, кто пытался ее возделывать. Границы давно оставленных под паром полей обозначались зарослями сорняков. Там и тут торчали, унылые и безжизненные, мелкие группки деревьев, терзаемые штормовым ветром и болезнью корней, понуро свесив слабые и пустые ветки. Гору срезали шахтеры; восточный склон казался странно плоским, по чти гладким, по его шкуре все еще сбегали вены кровавика, укрепляя впечатление, что напополам разрезали что-то живое. Встречающиеся залежи сланца и песчаника придавали склону лепрозный оттенок.

У подножия горы стояла хижина Кралла, из трубы которой поднимался дым. С трех сторон ее окружала редкая сосновая роща. Седому Папе это казалось слабой защитой от вторжения, зато гора позади может сократить варианты для нападения. Если они будут сохранять бдительность и держать глаза раскрытыми, семья выживет. Они будут наготове.

Хотя погода стояла теплая, ветер приносил холод, а с ним – запах дождя. Седому Папе это казалось уместным – Мама любила дождь, его колыбельная всегда укачивала ее.

Мягким движением он снял шляпу и склонил голову. Мальчики встали по бокам, тоже в почтительных позах. Иеремия Кралл стоял напротив, у изножья могилы, глядя на нее так, словно это бурый пруд, из которого в любой миг вынырнет его сестра. Увиденный ужас изменил его, хотя насколько, Папа не успел понять. Он все еще казался вырезанным из камня – глаза ледяные, настроение враждебное, – но что-то в нем сдвинулось. Он казался ходячим полем боя, на котором бушевали войны эмоций за то, кто будет главенствовать над ландшафтом. С самого перерождения Люка он почти ничего не говорил.

– Господь наш, – начал Папа, и его громкий голос разнес слова по горе. – Прибери рабу свою к груди и сохрани. Введи ее в Небеса. Узри в ней свет, коим ты ее щедро наделил и коий она не растратила впустую. Какой пришла на грешную землю, такой она и уходит – чистой душой, – он замолчал, и мальчики пробормотали хором «Аминь».

– Веди нас, Господь Иисус, – продолжал он, поднимая лицо к темнеющему небу. – Веди нас, и научи изгонять дьявола с твоих зеленых пастбищ, и одолеть богохульников. Дай нам гнев, чтоб мы обратили волну скверны, что плещет в берега наши. Дай нам силу и средства, чтоб мы сорвали кожу с грешников и низвергли их в геенну огненную.

– Аминь, – повторили мальчики.