Клад Стервятника

– Коллеги зовут меня Демон. Ведь правда, во мне есть что-то демоническое?

И состроил жуткую рожу.

Но получилось как всегда – трогательно и беззащитно, с примесью дурной зауми гайдаевского Шурика. Очкарик – он и в Африке очкарик. Чего уж тогда говорить о нашей в высшей степени средней полосе?

Тем не менее встречу в верхах с королем хабароторговцев Гордей провел на высочайшем уровне. Это был просто высший пилотаж экстремальной коммерции!

Разговор происходил на мансардном этаже "Лейки", в отдельном кабинете, в присутствии меня в качестве наблюдающей стороны и двух горилл-телохранителей – в качестве неизбежных деталей интерьера.

После того как Хуарес, задумчиво сопя, потыкал жестким пальцем в клочок активированной печатной бумаги, представленный ему Гордеем в виде презентации, безуспешно попытался разрезать его ножом и в итоге поднес к нему огонек своей неизменной фирменной зажигалки "Данхилл" – после всех этих примитивных процедур Гордей продемонстрировал Королю второй клочок. На этот раз – чистый и готовый к одноразовому употреблению.

Хуарес выразил недоумение. Гордей в свою очередь – тоже.

– Король, вы меня удивляете, – с неподражаемым одесским акцентом – откуда только что берется! – заявил он Хуаресу. – Ведь достаточно лишь нарисовать на листке вот это…

Он небрежным росчерком изобразил на клочке еще неактивированной припять-бумаги нечто, скрытое от меня спиною Хуареса.

После чего жестом фокусника вынул из кармана второй чистый клочок.

– Начертить на ней вот это…

Теперь взгляд Хуареса остановился и уже надолго задержался на чертеже, который с той же легкостью, как и неизвестный мне рисунок, набросал Гордей. В бульдожьих глазах Хуареса медленно разгорались огоньки тяжелого интереса.

– И, наконец, написать что-то вроде этого…

На сей раз Хуарес был как громом поражен. А Гордей ждал, смиренно улыбаясь. Как человек, еще только начавший рассказывать увлекательную историю, до финала которой – долгие недели и месяцы пути.

К тому времени, когда я уже устал ждать очкарика внизу, за стойкой бара, часовая стрелка над барной стойкой совершила полный оборот. И лишь затем Гордей спустился в зал, небрежно помахивая черным пластиковым пакетом для мусора.

Я обомлел. Для тех, кто не в теме, нелишним будет напомнить: Хуарес расплачивается деньгами в таких пакетах, когда партия хабара велика и соответственно велика сумма оплаты.

Почти три минуты Гордей важно молчал, как надутый индюк. Но потом не выдержал первым: раскрыл под столом мешок и продемонстрировал мне содержимое. Вершину стопки из пачек денежных купюр в банковской упаковке.

У меня натурально остановилось сердце. И в зобу дыхание сперло, как выражался один наш толстый баснописец, который, по слухам, помер от обжорства. Так что пришлось срочно махнуть полстаканчика джину. А он у Любомира, между прочим, лучший в округе.

– Двадцать две с половиной штуки, – шепнул Гордей, улыбаясь моим судорожным попыткам восстановить дыхалку. – Время звенеть бокалами, Гоша.

Но сначала был подсчет дивидендов.

***

Уединившись в моей избушке от посторонних глаз, мы тщательно пересчитали купюры. Тютелька в тютельку двадцать тысяч баков плюс проценты Гордеевых комиссионных.

– И это только аванс. Хуарес даже взял с меня расписку, что он – наш первый компаньон в будущем предприятии с совещательным голосом и эксклюзивными правами, – с гордостью заметил мой напарник. – Поверь, эта бумага нас с тобой озолотит. У меня сейчас просто руки чешутся чего-нибудь выпить.

И он потянулся к холодильнику, наивно полагая, что там ему приготовлен целый алкогольный бар, как над стойкой у Любомира.

– Слушай, Гордей. – Я на ходу придержал очкарика за локоть. – Ты ведь еше до сих пор так и не сказал мне, чем зацепил Хуареса. Что ты нарисовал ему там, в кабинете? Я ведь не видел. А написал?

В чертежах я не силен, поэтому для прояснения ситуации мне вполне хватило бы и двух позиций.

Он пожал плечами и виновато улыбнулся.

– Извини, Гош. Не могу.

– Что не можешь? – не понял я.

– Не могу сказать, что я рисовал и писал. Кстати, там ведь еще был и чертеж, ты забыл?

– К черту чертеж! – с беспокойством пробормотал я. Острый интерес и азарт сыщика с каждой секундой охватывали меня все сильнее. – Почему ты не можешь мне сказать? Мне, своему компаньону?

– Ну, у меня ведь есть определенные принципы, – небрежно ответил Гордей. – Если ты узнаешь, Гоша, что было изображено на этих листках, каждый из них может оказаться стопудовой гирей на твоих ногах. И они утянут тебя на такое дно, что ни мы с Анкой, ни твой Комбат не смогут вытащить оттуда Гошу Трубача живым. И, что тоже немаловажно, целиком. Так что извини, старик. Во многом знании – многия печали. Зато в малом – долгия лета.

Положительно, общение со мной Гордею пошло на пользу. Теперь он все чаще стал петь без всяких признаков ложного стеснения. Даже когда от него требуется только простой и четкий ответ. И по возможности, литой прозой.

– И все-таки, Гордей. Что там было, а? Я ж никому, сам знаешь, могила.