Кислород

Он не смотрит на Лауру, поэтому и она не смотрит на него. Лежит, отвернувшись к железной стенке, но не прикасаясь к ней, потому что стенка жжется. Оборачивается, только когда он выходит вынести мусор. В эти мгновения она через раскрытую дверь видит свет. Сперва это сплошной белый прямоугольник, но потом она различает фигуру, которая становится все меньше, а затем исчезает. Мало-помалу глаза привыкают к свету, она узнаёт увиденное. Угол дома, похоже, водосточная труба. Одно-два дерева, маленький палисадник, забор. А дальше – ничего, ни домов, ни изгиба холма. Только поля. И небо. Изредка пролетит птица. Шум воды, которую набирают в ведра. Негромкий кашель. Он возвращается, и девочка опять поворачивается к нему спиной.

Она пробовала притворяться сумасшедшей, рвать на себе волосы, истошно орать, пинать ногами железную стену. Но это не помогло. Однажды она впала в такое бешенство, что перевернула оба ведра, в которые справляла нужду. Он смотрел, как смешиваются нечистоты. Смотрел с лишенным выражения лицом, как слабоумный. Затем вышел, не обращая внимания на ее вопли, закрыл за собой дверь – и все. Минуту спустя раздался звук включенного мотора, затем – знакомое шуршание колес по гравию.

Чтобы научить ее правилам поведения, он всегда применяет один и тот же метод: не обращать внимания. Оставляет Лауру вариться в собственном соку. Если она что-то ломает, он уносит обломки, но сломанную вещь не заменяет. Брошенную на пол еду не подбирает, пока в ней не заведутся черви; ему безразлично, что поднимется вонь – а в жару это происходит быстро. Так было и в тот раз, когда она перевернула ведра. Он не убирал два дня. Чтобы сделать свои дела, Лауре приходилось ступать в нечистоты. Она набросала сверху бумажные носовые платки, но главное убрать не удалось.

Когда он приходит, то первым делом вносит таз с водой, губку и мыло, сменную одежду и зубную щетку. Ставит все это за кроватью и уходит. Дальше Лауре надо спешить, времени у нее мало. Кажется, ее кожа страдает от жажды сильнее, чем она сама: стоит коснуться пены – и она стряхивает с себя дремоту, полузабытье долгих часов одиночества. Она торопится, потому что не хочет, чтобы он видел ее голой. Хотя ему вроде бы неинтересно ее разглядывать: он возвращается и все забирает, не замечая, есть на ней футболка или нет. Затем убирает мусор. После этого приносит и расставляет коробки печенья и бутылки воды. По количеству принесенного Лаура определяет, как много времени проведет в тишине до его следующего прихода: чем больше провизии, тем дольше продлится одиночество.

* * *

Вначале она считала дни. Потом перестала: все равно они похожи один на другой. Передвигается она медленно; раны от ошейника затянулись, но, стоит лишний раз шевельнуться, они снова откроются. Однажды она сказала ему об этом, но он сделал вид, что не слышит. Потом вернулся с марлевыми компрессами и перекисью водорода. Лаура позволила ему лечить себя. Это единственные моменты, когда он к ней прикасается: если надо наклеить пластырь или потрогать лоб, чтобы проверить, нет ли температуры. Пока он лечил ей раны от ошейника, она могла взять ножницы и воткнуть ему в глаз. Возможно, поэтому он и оставил их на кровати, на самом виду, – чтобы испытать ее. Он постоянно подстраивает ей такого рода ловушки и удовлетворенно хрюкает, если она выдерживает испытание. В этот раз тест был несложным; Лаура вовремя сообразила: если причинить ему вред, это ничего не даст, а наоборот, обернется против нее. Если незнакомец умрет, умрет и она. Но не сразу, а спустя долгие дни и часы, в невыносимой вони от переполненных ведер. Этот человек применил какую-то магию: он сделал ее своей пленницей. И Лаура должна молиться, чтобы с ним ничего не случилось, если она хочет дожить до следующей недели.

Он приносит ей подарки. Лаура рассматривает их, только когда наступает полная тишина, как будто стены ее тюрьмы обиты ватой, поглощающей все звуки, кроме жужжания вентилятора. Она старается не сдвинуться с места ни на миллиметр; тишина, наваливающаяся на нее, – словно мост между дыханием света и одиночеством, иногда длящимся долгие дни: продлевать этот мост – игра, в которую она играет сама с собой. Чем дольше он простоит, тем дольше она пробудет на пороге своей клетки, не входя в нее. Но тишину может нарушить что угодно: звякнет одно из звеньев цепи, скрипнет пружина матраса… Любой, даже едва слышный звук, – и конец всему. Лаура снова заперта в клетке.