Кишот

– Иди к ней, – вмешался лежащий в изголовье кровати пистолет. – После решим, что делать дальше.

– Ситуация в мире непростая, – продолжил Кишот разговор с Салмой. – Но у меня есть план, как мы можем спастись.

– У меня нет ни малейшего желания обсуждать ситуацию в мире, – заявила она с прежним апломбом. – И от вас мне нужна всего одна простая вещь. Надеюсь, она у вас есть?

– Того, что у меня есть, должно хватить на два года, – сообщил Кишот и услышал в трубке вздох облегчения.

– Где, как и когда мы встретимся? – спросила она. – Есть одна проблема. Мой водитель исчез и полагаю, что с концами. Конец фильма.

Кишот явно не понял последней фразы.

– Не берите в голову, – продолжила она. – Сомневаюсь, что такси еще работает.

– Старый красный дуб сразу за статуей Андерсена в Центральном парке.

– Это далеко.

– Лучше быть как можно дальше от вашего дома.

– Но как я туда доберусь?

Несмотря на всю свою любовь, Кишот испытал короткий приступ раздражения.

– Придете ножками, мадам. Как все люди.

Идти ножками было ужасно. Идти по улицам в полном одиночестве, не имея рядом никого, кто мог бы избавить ее от нежелательного внимания. Она умела делаться незаметной. Серые тона, накинутый на голову шарф, неприметная черная одежда, туфли без каблука, дешевая маленькая сумочка, никаких духов. Невыразительная пластика, отсутствие резких движений. Салма очень тщательно следила за собой. На улицах творилось настоящее безумие. Приближался праздник, но настроение у всех было далеко не праздничным. Люди носились по улицам с ужасом в глазах. Быть может, это последний Новый год в нашей жизни. Никто ни на кого не смотрел, все орали – каждый свое, не заботясь, слушает их кто-то или нет. Город Гамлетов, проклинающих подлые небеса. Естественно, разбитые окна, вскрытые брошенные машины. Салме казалось, что она попала на съемки фильма о гибели Манхэттена с Уиллом Смитом в главной роли. В Голливуде регулярно разрушают Манхэттен. Такое парадоксальное признание в любви. Салма думала обо всем сразу. Где Андерсон. Как он мог бросить ее в такой момент. Куда подевался Хоук. Почему она посреди царящего повсюду безумия тащится в Центральный парк на встречу с фентаниловым дилером. Неужели правильно встречаться со своим сумасшедшим поклонником тет-а-тет, ведь никого не будет рядом, если он… если он что? Ему сто лет, и он безобидней комара. Он не лишен своеобразного шарма и разговаривает как хорошо образованный человек. Да почему она успокаивает себя, она что, лишилась рассудка, как и все остальные? Этот человек опасен. От него следует держаться как можно дальше. Салма исправно принимала выписанные ей в связи с биполярным расстройством препараты, но несмотря на это, ощущала подступавшую истерику у себя в крови. Сколько подарков получила она от матери. Одноногий, к тому же пропавший, отец. Биполярное расстройство, которому она вынуждена ежедневно противостоять. И алкоголизм, который она сублимировала в зависимость от препаратов. Одного конкретного препарата. Одной из его форм. Спрея, который ты брызгаешь под язык, то есть под все аргументы и неустройства, и наступает покой.

Спасибо, мамочка. Ты виновата в том, что я есть. И если со мной сегодня что-то случится, виновата будешь только ты.

Мир для меня начал распадаться уже давно. Я отчетливо ощущаю это. Конечно, нельзя было допускать передозировки. Мне повезло, что я выжила, повезло, что не стала инвалидом, повезло, что могу вот так идти к Центральному парку по сошедшей с ума Мэдисон-авеню, но во всей системе нет никого, готового прикрывать меня со спины. Если бы мои люди вовремя подключились, они бы смогли не дать этой истории ход, сделать ее гораздо меньше – небольшие проблемы со здоровьем, ничего серьезного, но они позволили раздуть ее до небес. В своей передаче я всегда говорила только то, что думаю, понимая, что в наши дни любой, кто даже косвенно высказывается о политике, носит мишень у себя на спине, особенно темнокожий, особенно темнокожая женщина. Естественно, у меня были враги. Я должна была предвидеть, что так случится. Вместо этого я передознулась и сама подставила свою спину под нож. Наверное, мне стоит вернуться домой. Я скучаю по Бомбею. Невозможно вернуться в Бомбей, по которому я скучаю, невозможно вернуться домой. Вот кем мы все здесь становимся. Уплываем из мест, которые любим, а затем в них приходят люди с топорами и горящими факелами, громят все и сжигают, а мы говорим: ах, как же это грустно. Но мы сами покинули свой дом, сами оставили его пришедшим на наше место варварам. Могу ли я винить свою мать и в этом тоже? Почему бы и нет. На что еще годятся мертвые матери.