Кирилл и Мефодий

Провожал ее лишь он, Климент. Увидев, как она спешит к воротам, он, ошеломленный, спустился вниз и тоже пошел туда. Ноги не слушались, и потому он сел у чешмы, не спуская с Ирины глаз, пока она его не заметила. Она стояла в стороне от кареты, ожидая слуг, которые запрягали коней Они суетились, она явно скучала. У стены, в тени, сидел на большом камне ее муж, отчужденно уставившись на свои ноги, далекий от окружающего мира. Ирина заметила робкие взгляды Климента, обернулась и, насупив брови, строго посмотрела на него. Молодой послушник смутился, покраснел, как мальчик, которого отчитали за проказу. Она и это заметила и улыбнулась. Парень был симпатичным, молодым и стройным, с мягкой каштановой бородой и удивительно белым лицом. По-видимому, он хотел поговорить с ней; Ирина махнула ему рукой. Хотелось подразнить Иоанна, но тот был как бы вне этого мира. Климент не понял жеста — он думал, она не позовет, а скорее прогонит его, — и не тронулся с места. Увидев, что Ирина махнула еще раз, он робко подошел, приветствуя ее, опустил кудрявую голову, смущенно уставясь в землю.

— Как тебя зовут? — спросила Ирина.

— Климент.

— Философ, что ли, послал?

— Нет, сам пришел.

Ответ разочаровал ее. Потеряв всякий интерес к послушнику, она отошла к карете.

— Зачем пришел? — спросила Ирина, чтобы что-нибудь сказать.

— Ты мне нравишься.

— Неужели? — улыбнулась она, пораженная. — И ты решился сказать мне об атом?

— Нет, я рисую икону, и твое лицо, как раз подходит.

— Стало быть, я похожа на святую? — спросила она так громко, чтобы услышал Иоанн, но тот продолжал сидеть на камне с отсутствующим видом.

— Для меня — да, — сказал Климент.

— Почему только для тебя?

— Потому что я не знаю тебя!

Ответ был весьма двусмысленным, и Ирина не могла сразу решить, рассердиться ли ей или ответить вопросом. Подумав, она выбрала второе.

— А если бы знал, признал бы ты меня святой?

— Это зависит...

— От чего?

— От многого...

Разговор начинал раздражать Ирину, казался ей глупым и подозрительным. Какой-то послушник разговаривает с ней, словно судья! Ничего не стоило приказать телохранителям прогнать его, но он был так робок и взволнован...

— Смогу я когда-нибудь увидеть в ту икону с моим изображением?

— Всегда, когда захочешь...

Ирина окинула послушника взглядом снизу вверх, кокетливо улыбнулась и сказала:

— Вряд ли подвернется случай скоро приехать...

— Ничего, ты все равно здесь...

— Где? — не поняла она.

Климент коснулся лба и обвел рукой вокруг.

Этот разговор с Ириной, ее голос и образ не покидали его келью. Он похудел, бросил переводы и списки и только кистью ненасытно открывал и открывал ее черты. Вечерами, в жесткой постели, думал о ней, и в мыслях она была такой, какой и на иконах. Эти иконы принесли ему большую известность, но Ирины на них никто еще не узнал. Стало быть, либо он нарисовал образ красивее натуры, либо не уловил самого характерного в се лице — наивно приподнятой верхней губы. Обычно Климент изображал Ирину с младенцем на руках — заботливую, нежную мать, — и, видимо, поэтому никому и в голову не приходило думать о снохе Варды. Для того чтобы проверить свое наблюдение, он решил написать ее среди блудниц, в той сцене Библии, где с ними разговаривает Христос. Икона еще не была окончена, как Савва хлопнул себя по лбу:

— Ну и придумал! Здорово ты ее изобразил!..

— Кого?

— Как кого? Ну, эту.., сноху Варды. Попал в точку, с первого взгляда все узнают, даже слепые — помнишь, что на празднике прозрели...

— Ты обознался.

— Ладно, не трусь... Изобразил, ну и что? Не заслужила, думаешь? Здесь ей и место. Уловил ты ее.., изнутри. Только смотри, учитель не должен видеть эту образину, может обидеться. Сердечные дела.., никто их толком не поймет. Ненавидишь, ругаешь, а все льнешь к ней... Сам пережил, знаю. Сквозь медные трубы провела меня жизнь, и не раз. Бывало, по женщине плакал, а женщина по мне... Трудно Савву удивить на этом свете.