Кирилл и Мефодий

Однажды в Брегалу приехала Феодора. Она послала людей за Иоанном. Он долго колебался, но не спустился вниз. Просил передать, что болен. Придуманная болезнь должна была встать между ними преградой, но получилось наоборот. Феодора пришла к нему и ужаснулась, увидев суровую пещеру отшельника. Не поняв душевных терзаний Иоанна, она упала перед ним на колени, как перед святым. Он молчал, и в его взгляде было презрение к себе: он еще может вводить людей в заблуждение? В искренность Феодоры он не верил. Он думал, что, если бы захотел жениться на ней, вся эта фальшивая набожность слетела бы с нее и она тоже стала бы презирать его, потому что у него есть только мужские желания, но он — не мужчина; женщина, набожная или нет, ищет силу крепкой мужской руки, и не только руки. А что он?

Он — тряпка... Но разве подобные ему люди не становились святыми, ибо верили? Да, но он-то не верит. Во что верить? Патриархов свергают одним махом, возводят на престол новых, не сообразуясь с небесными законами, предают людей анафеме, один убивает другого во имя какого-то бога. Зачем? Кто может объяснить ему? Где Константин, который успокоил бы его мудрым словом и добротой душевной? Иоанн верит только в него, ибо он воюет во имя добра, ради людей. Его не остановят ни патриарх, ни папа. А так… верить может любая овца, но объяснит ли она, во что верует? Бог!.. Иоанн прочитал немало древних и новых книг. Древние эллины придумали множество богов — столько, сколько им было надо. И для земли, и для красоты, и для войны, и для мудрости. И, может быть, они были правы. Каждый поклоняется тому, кого любит. А теперь все стремятся узаконить одного-единственного бога, но не каждый его любит. Иоанн, например, не может сказать «я люблю тебя» какой-нибудь женщине, потому что она осмеет его. Те, кого мы любим, ранят нас больнее всех. Тогда какой смысл говорить единственному богу, что он любит его, если он его не любит? Да и как любить его, если он сделал свое дело небрежно и сотворил Иоанна… не таким, каковы все остальные люди.

И Иоанн прошел мимо упавшей ему в ноги княжеской сестры. Приближенные расступились перед ним, и на глазах у всех он исчез в складках гор. Через два дня пастухи нашли его... Он повесился на старом дубе, недалеко от пещеры.

Феодора велела похоронить его на вершине скалы и построить у пещеры монастырскую келью в память святого Иоанна Брегальницкого.

3

Савва вошел к Константину.

— Они собираются, — сказал он. — Посмотрите, сидят, точно вороны, на лестнице храма.

— Ждут нас, значит...

— Ждут, учитель.

— Тогда не будем озлоблять их своим опозданием, — сказал Константин и быстро встал.

Вслед за ним встали ученики. Климент и Горазд взяли ящичек с мощами святого Климента Римского и сошли к гондолам. В первой гондоле плыли испытанные спутники братьев — Савва, Горазд, Наум, Климент, Ангеларий; в остальных — младшие ученики. Холодные стены домов высились по обеим сторонам канала. Этот холод угнетал и нагонял страх на малодушных. Савва попросил гондольера подождать остальные гондолы, поднял руки и запел молитву во славу Климента Римского, сотворенную Константином. Песня, медленная и торжественная, подхваченная голосистыми учениками, заполнила пространство меж домами, эхо усилило ее, и она зазвучала, как в церкви. Такой песни Венеция не слыхала. Распахивались узкие окошки, любопытные слушатели то и дело издавали одобрительные возгласы. Это придало ученикам уверенность, и их голоса с еще большей силой вторглись в пространство между небом, водой и камнем. Гондольеры, не понимающие слов песни, но чувствующие красоту мелодии и порыв молодых голосов, гордо поглядывали на открытые окна, довольные впечатлением, которое производили их пассажиры. Отовсюду слышалось:

— Браво!

— Брависсимо!

Замкнутый каменный город вдруг утратил свою холодность. Синий, словно небо, цветок вылетел из ближайшего окна и упал к ногам Саввы. Он торжественно поднял его над головой, и песня грянула еще дружнее. Гондолы пришвартовались, ученики высыпали на каменную площадь и увидели огромное множество людей. Все папское духовенство стеклось сюда, чтобы поглядеть на еретиков, на возмутителей божьего порядка, развращающих людские души неведомыми письменами. Горазд и Ангеларий расступились, пропустив братьев вперед, и высоко подняли ящичек с мощами. Песня оборвалась. В тишине какой-то калека бросился к ним, чтобы поцеловать мощи, но так и не добрался до них. Двое сильных священников перехватили его, и он исчез за черной суровой стеной папистов.

Константин и Мефодий шагнули вперед. Их взгляды встретились с холодным взглядом архиепископа Адальвина... Слева от него находился архиепископ Венеции, благообразный старец, отяжелевший от лет и добротной пищи. Братья остановились у лестницы, и до их слуха донесся вопрос:

— Диспут будет в храме, владыка?

По ответу оба поняли, что все заранее обдумано и подготовлено.

— Разве можно впустить в храм божий льстивое слово еретиков? — спросил Адальвин, толпа затихла.

Началось. Константин сделал шаг вперед, улыбнулся.