Кирилл и Мефодий

Спор весны 861 года с хазарскими иудеями виделся старшему солунянину — и по его личным воспоминаниям о тех днях, и по перечитанным теперь тетрадям Константина — настолько важным, что он посчитал своим долгом, не откладывая надолго, перевести с греческого на славянский язык и эти записки. Ведь никто из учеников, не имея перед собой такого переложения, пока не смог бы справиться с наиболее трудным богословским материалом именно этой полемики.

И Мефодий перевёл. Но, похоже, не счёл возможным включить хазарскую «беседу» целиком в подготавливаемое, с помощью тех же учеников, житие брата. Не опасался ли, что такое внедрение нарушит композиционную стройность рассказа, всё же обязанного, по греческим житийным канонам, не быть чрезмерно многословным? Так труд, за который он со сподвижниками принялся вскоре после кончины Кирилла, ещё пятнадцать с лишним лет оставался недовершённым. И лишь по смерти самого Мефодия ученики решились, на свой страх и риск, произвести посильное сокращение и встроить описание Хазарской миссии в положенное ему по хронологии место. Возможно, они и догадывались при этом, что всё равно их «немногое» выглядит паче меры.

Но поскольку сами изначальные записи Философа в их полном объёме — а заодно и Мефодиев исходный перевод — исчезли и, скорее всего, бесследно, то и корпус Хазарского диспута 861 года в составе «Жития Кирилла» привлёк к себе — с началом гиперкритического поветрия — особое внимание исследователей. В таком внимании снова узнаётся уже знакомый снисходительно-недоверчивый прищур. Снова (вспомним полемику Константина с Аннием) Философа упрекают в обильном цитировании маститых византийских полемистов. Опять «отцеживают комара», выискивая в житии «общие места», «трафареты», «кальки»… Снова звучит допущение, что, да, были-де заготовки для предполагаемого диспута, а сам-то он состоялся ли?.. При таком напоре недоверия диспут уподобляется замысловатому мистификату. Что произошло в реальности, а что — лишь в сознании и намерениях Философа, в благих побуждениях его агиографов? Вообще гиперкритика по своим целеустановкам стремится если не отменить сполна любое рассматриваемое событие, то хотя бы представить его величиной зыбкой, двоящейся, этаким маревом в пустыне. Было — не было? Состоялось — поблазнилось?..

Такие внушения не на ветер бросаются. Видимо, не без их воздействия автор современной еврейской энциклопедии, вскользь упомянув о Хазарском споре 861 года и по существу совершенно не затронув его сути, с первых же слов допустил в отношении к «Житию Кирилла» тон небрежно-высокомерный: «Из апокрифических сказаний о славянском просветителе святом Кирилле (Константине) известно…» Да что же доподлинно может быть известно из сказаний, которые сразу аттестуются как «апокрифические», то есть, читай, малодостоверные, сомнительные или вообще ложнонаписанные? Только то, что «в самих текстах сказаний не содержится» нужной автору статьи «информации».

Но не странно ли, что называя житие «апокрифическими сказаниями», в другом месте статьи автор ссылается на тот же самый источник как на вполне достоверный, не вызывающий никакого сомнения? «Сообщения о еврейской общине в Херсонесе в раннем средневековье, — пишет он, — находятся в житии Кирилла (IX в.) и в "Киево-Печерском патерике" (XI в.)». Значит, когда подворачивается нужная автору «информация», то и апокриф уже не апокриф?

Вернёмся, однако, к придиркам гиперкритиков со стажем. Что худого находят они в привычке Философа впрок запасаться нужными в спорах доводами? Разве не такова практика каждого опытного полемиста? Совершенно ведь очевидно, что и перед хазарской «беседой» Константин не мог не готовиться к ней самым тщательным образом. Не этим ли он, как мы знаем из жития, занимался накануне, в Херсоне? Не этим ли обязан был заняться ещё в Константинополе, перед отправкой в неизвестную землю? Не был же он настолько горяч и задирист, чтобы, вооружась самоуверенностью, лезть в схватку наобум. Если он готовит себя к новому богословскому поединку, значит, как и прежде, обязан оглянуться и удостовериться: есть за спиной у него бойцы достойные, хорошо оснащённые, готовые и с ним поделиться закалённым мечом и непробиваемой бронёй, оружием Писания и Предания.

Агиографы, готовя окончательный текст «Жития Кирилла», вполне могли и не раскрывать читателям всех сложностей, с которыми пришлось столкнуться при его подготовке. Скорее всего, и сам Мефодий, застань он их за работой по сокращению полного корпуса хазарской «беседы», посоветовал бы сократить заодно и это упоминание о своём переводе её и других «бесед». И тем самым в который раз настоял бы на праве служить брату до конца бескорыстно.

Но им очень хотелось о такой службе старшего младшему сказать отчётливо, во всеуслышание. Для того и назвали общее число «словес», то есть различных греческих сочинений Философа, введённых Мефодием в круг чтения первых славянских книгочеев.