Кир

Он сравнивал женщину с коршуном, изо дня в день клюющим печень мужчины, медузой горгоной, лишающей зрения, подло жалящей змеей и пиявкой, сосущей кровь.

Тогда же в саду, сколько помнится, гордый Лумумба явил миру свой знаменитый лозунг: «Да здравствует Африка – без женщин!» – приведший в конечном итоге к печально известному восстанию моногамного населения Черного континента и трагической кончине первого в конголезской истории премьер-министра, избранного демократическим путем.

По сей день я скорблю о его безвременной гибели.

Как бы сложилась современная история Африки, будь я в тот вечер терпимей с Лумумбой!

Ясно одно: она была бы другой…

72

Только за полночь я возвратился в отель и осторожно, стараясь не шуметь, прокрался на цыпочках в наш с Маргарет трехуровневый номер.

Первый и третий уровни, согласно инструкции, занимали телохранители.

К моему изумлению, мебель в салоне была перевернута, и ковры на полу усеяны осколками драгоценных ваз, эксклюзивных горшков, обрывками растений и, что особенно привлекло мое внимание, – россыпями фотографий с поминутной фиксацией наших с Патрисом ночных похождений.

Я смотрел и не верил своим глазам: вот мы с Лумумбой в обнимку на фоне кабацкой ленинианы; или еще кадр, где видно, как он убегает, а я его догоняю (что-то вроде любовной игры); или целая серия снимков в саду, где мы с ним как будто бы то ли боремся, то ли милуемся…

Помню, как я покраснел – будто пойманный на воровстве.

Совесть моя вместе с тем была чиста, и мысли о слежке меня унижали.

– Как можно шпионить за мной? – пробормотал я, дрожа от негодования. – Не надо за мной шпионить! – решительно повторил я и распахнул дверь в спальную комнату…

73

Первое, что я увидел, – пронзенное стрелой сердце и надпись по зеркалу, похожую на стон: «Киркактымог?!»

Я даже не сразу заметил (настолько меня потрясло обвинение в предательстве), что я стою по щиколотку в воде, а под ногами у меня резвятся тропические золотые рыбки из опрокинутого на пол гигантского аквариума.

Как после визита маньяка, повсюду на стенах и гобеленовых занавесях виднелись следы запекшейся крови; странным образом под потолком парила, как в невесомости, салфетка с профилем Ильича, на которой, поймав ее наконец, я прочел промежду цифирей секретного счета в банке Женевы: «Все золото мира, Кир, ничто без любви!»

Оба обращенных ко мне послания были написаны кровью.

Добавлю, оба писавших любили меня – подобно маленькому Галимулле, добрейшему Борису Иоанновичу Розенфельду и неподдельному Владимиру Ильичу Ульянову-Ленину…

74

Я долго сидел на постели в обнимку с подушкой, казалось, хранившей тепло Маргарет, и молил всех святых о ее возвращении.

– Я все объясню, и ты все поймешь, и все у нас будет, как прежде! – повторял я, как мантру, в надежде, что она меня услышит.

В усталом мозгу проносились все мыслимые слова сожаления о случившемся.

Слезы отчаяния душили меня, когда я пытался представить себя на ее месте и почувствовать то, что она чувствовала, разглядывая зримые (как будто!) улики моего предательства.

В конце-то концов, ей могло показаться, что я был не тем, за кого себя выдавал (!); что все мои клятвы о вечной любви не стоили выеденного яйца (!); и – что самую светлую и целомудренную в мире женщину я фактически предпочел незатейливой черной проститутке в мужском обличье…

Внезапно меня ужалила мысль, что она предала себя смерти, элементарно сопоставив наши с Патрисом объятия на фотографиях с его кровоточащим признанием на салфетке…

Могло также статься, не обошлось тут и без деятельного участия матери моей…

Так, путаясь в догадках (одна ужасней другой!), я обследовал все три этажа нашего временного пристанища, опустевшего подобно брошенному гнезду, – и уже бегом устремился вниз в надежде раздобыть хоть какую-нибудь информацию о Маргарет.

Еще издали старый портье интригующим взглядом перевел мое внимание на породистого господина, уединенно сидящего в дальнем углу бара, – в котором я, к моему удивлению, не сразу и с трудом признал Уинстона Леонарда Спенсер-Черчилля.

Уинстон сидел совершенно один в столь ранний час, облаченный в просторный атласный халат до пола, с парчовой чалмой на голове, украшенной диковинными стразами и перьями.

Вместо привычной гаванской сигары он с видимым удовольствием посасывал нефритовый чубук кальяна, напоминавшего своими очертаниями соблазнительную танцовщицу из сказок «Тысячи и одной ночи»; холеные пальчики правой руки премьера неспешно перебирали янтарные четки цвета вечерней зари.

По виду то был бедуинский король, нефтяной магнат, наследный саудовский принц, но только не Черчилль, всесильный властитель Соединенного Королевства.

И так это все показалось мне странным – четки прощального цвета, чалма, халат и кальян…

Я бы счел нашу встречу случайной, если бы не таинственное исчезновение Маргарет.