Кир

– Кир! – помахал еще издали Черчилль, совсем как старому доброму приятелю (хотя мы с ним были почти не знакомы, виделись считаные разы и при большом скоплении людей, не более того).

– Винни! – откликнулся я обреченно (Винни, замечу, он был для жены, очень близких друзей и коллег-номинантов по нобелевским премиям!).

– Неразумно стоять, если можно сидеть! – усмехнулся Уинстон, когда я приблизился, и жестом пригласил меня занять кресло напротив.

– Где Маргарет, Винни? – спросил я, усилием воли пытаясь унять дрожь в голосе.

– Садысь, как говаривал дядюшка Джо! – воскликнул Уинстон как будто по-русски, с грузинским акцентом.

«Дружеская улыбка собеседника, – помнится, остерегал меня Макс Петрович Альцгеймер, – в сочетании с грузинским акцентом хорошего не сулят!»

– А что, не скучаешь по дядюшке Джо? – спросил он с прищуром и как бы исподтишка.

Меньше всего в ту минуту меня занимал дядя Джо (как английский премьер называл за глаза Иосифа Виссарионовича Сталина-Джугашвили) – о чем, собственно, я и заметил старому лису (как называли в Кремле Уинстона Черчилля).

– Я лично скучаю, – признался Уинстон, зачем-то прикрыв ладонью рот и понизив голос до шепота.

Не иначе, его забавлял мой растерянный вид – для чего же еще было мучить меня?..

– Где Маргарет, Винни? – спросил я во второй раз, глядя прямо ему в глаза.

– Да садысь ты, нэ стой! – предложил снова Черчилль (но, правда, уже по-английски, с грузинским акцентом)…

75

Чего я не ждал, садясь в кресло, так это подвоха: едва я расслабленно вытянул ноги – как тут же мне в шею вонзилась игла, где-то в районе сонной артерии.

Между жизнью и комой, я помню, в мозгу у меня промелькнул и погас сказочный образ Маргарет…

76

Сегодня с утра приходил адвокат и, почему-то упорно глядя куда-то поверх моей головы, сумрачно известил об отказе в последнем прошении и о том, что меня казнят без отлагательств, точно в назначенный день и час.

Между тем я всего лишь нижайше просил своего дальнего родственника, короля Фредерика IX, о короткой отсрочке, дабы успеть завершить эту мою исповедь – может быть, единственное по-настоящему правдивое свидетельство моего пребывания в этом мире.

При всем моем равнодушии к смерти, безапелляционный вердикт датского монарха поверг меня в дрожь и смятение: дней у меня на все про все остается все меньше, а повесть моя еще далека от завершения…

77

Я и представить не мог, что однажды возьмусь за перо.

И прежде творцы величайших сказаний (особенно Софокл) будили во мне чувства трепета и восторга, а ныне, когда я сам вынужден вникать в хитросплетения писательского мастерства, они вообще кажутся мне небожителями.

На каждом шагу я сталкиваюсь с нехваткой опыта и элементарным неумением изложить свою историю на бумаге – изложить понятно, так, как это понятно мне.

И сколько бы я ни внушал себе, что никакой я не писатель и только желаю покаяться перед миром в содеянном злодеянии – мне все равно не уйти от вопроса, терзающего разум любого пишущего: как сделать так, чтобы тебя услышали и тем более поняли?..

Вновь и вновь меня посещают сомнения:

– для чего мне поднимать со дна океана Времени затонувший корабль моей жизни?

– кому я приношу покаяние – людям или Богу?

– и на что, собственно, надеюсь?

Вот он, самый трудный вопрос: на что я надеюсь??

Особенно длинными кажутся дни, когда вдруг не пишется (мука!).

Тогда я бесцельно топчусь и тупо перебираю в уме события, приведшие меня к самому краю смертельной пропасти.

Впрочем, потом уныние вдруг уступает место желанию действовать, и я опять оживаю, как будто по мановению волшебной палочки.

Увы, я не ведаю цели, а только чувствую, что должен успеть завершить мою исповедь…

78

Об острове Болс-Пирамид, куда меня переправили в состоянии наркотического опьянения, в Большой Советской Энциклопедии говорится, что он похож на гигантский каменный зуб, одиноко торчащий из вод Тасманова моря на 562 метра; и что на нем, кроме скал, ничего нет; и что плыть к нему ближе из Австралии, нежели из Новой Зеландии; и что, если не плыть, как значится в примечании, то много не потеряете, поскольку жизни там все равно никакой нет, не считая удивительных по виду нелетающих насекомых, достигающих в длину тринадцати сантиметров.

Насчет нелетающих насекомых – действительно, их на Болс-Пирамид оказалось предостаточно, и внешне они походили на примитивных раков, каких я мальчишкой ловил в Москве-реке; что касается жизни на архипелаге – тут составители БСЭ, по всему судя, невольно погрешили против истины: она там была, и била ключом, и бурлила, и пенилась.