Кёсем-султан. Заговор

Нет, ни в словах султанши, ни в делах ее ничего такого, что говорило бы о неудовольствии Кёсем, не было – да и не могло быть! По велению могущественной валиде (теперь уже точно валиде, безо всяких глупых оговорок) евнухи споро снаряжали Хадидже-вторую в опочивальню султана. Масла, притирания, удаление лишних волосков на теле – все было сделано без малейшего изъяна, а халат Хадидже подобрали такой, что ахнула даже сама девушка. Легкая, нежная ткань не скрывала абрисов точеной фигуры, изысканно маня, но не выставляя ничего напоказ. То есть отношение свое Кёсем-султан показывала и словом, и делом.

Но вот молчание ее – там, где должны были быть слова, – говорило Хадидже-второй о многом… «Лучше бы другая была на твоем месте!» – сообщало это молчание, а еще: «Здесь моя благосклонность к тебе заканчивается!» Учитывая влияние при дворе Кёсем-султан, а еще тот факт, что многажды чудилось, будто влияние это утеряно, но каждый раз надежды эти оказывались ложными, Хадидже справедливо тревожилась.

О Аллах, это несправедливо! Почему старая ведьма, а не молодая хасеки должна править Оттоманской Портой? Кёсем уже столько лет при власти, почему бы ей не уступить дорогу и не заняться, к примеру, благотворительностью? Пусть строит больницы, мечети, медресе, в конце концов! А власть отдать тем, кому она нужнее.

Сама ведь, если уж на то пошло, не раз говорила, что устала всем тут заправлять! Но почему-то не уходит на покой, остается и портит молодым султаншам жизнь.

В том, что ей предстоит стать султаншей, Хадидже-вторая не сомневалась. Глаза Мурада, руки Мурада, сердце Мурада были ей в том порукой. И этот вызов в султанскую опочивальню – первый шаг по длинной лестнице власти, ведущей на самый верх, к славе и величию.

Возможно, Кёсем-султан это понимает? Понимает, что придется расставаться с такой привычной уже властью, вот и недовольна?

Ну и пусть ее! Сейчас не о Кёсем-султан нужно думать, а о том, как понравиться султану Мураду.

Хадидже не шла – плыла по коридору, заранее готовясь войти в опочивальню во всей красе. И жадный, голодный взгляд Мурада только подтвердил: она все делает правильно.

– Твоя недостойная раба явилась к тебе, – выдохнула Хадидже, мягко опускаясь перед ним на колени. Но весь вид ее, каждый вздох, каждый жест говорил: вот, я пришла к тебе, к тебе одному, не к кому-то другому – так справишься ли, удержишь ли? Завоюешь ли меня, как подобает гордому, неукротимому мужчине?

Мурад не мог не ответить на подобный вызов. В конце концов, мальчик как раз входил в ту самую пору, когда хочется завоевывать и укрощать.

Разумеется, в постели он еще был неловок, хотя и быстро учился. Приходилось помогать и подталкивать. О, это истинное искусство женщины – заставить мужчину чувствовать себя прекрасным и желанным, завоевателем и повелителем, господином и владыкой! Хорошо, что в гареме учат и этому. Здесь учат всему, лишь только знай учись. Другой вопрос, что каждая обитательница гарема выносит из этой науки лишь то, что по способностям и нраву своему способна вынести. В основном это покорные улыбки и умение качественно вертеть бедрами. Так бедрами вертеть и Хадидже умеет.

Мурад пылал, и этот огонь завладел вниманием Хадидже всецело. Она взращивала его, подобно тому, как пахарь взращивает свое поле, и сама была этим полем, колосьями, колышущимися на ветру, покорно укладывающимися к ногам господина, когда придет их срок. Лозой виноградной была она, обвивающей крепкий ствол молодого дуба. Была она чем-то большим, нежели вселенная, и чем-то меньшим, нежели горчичное зерно, ибо в этом и заключено предназначение женщины.

Их тела поладили быстро – быстрее, чем Хадидже даже надеялась. Ее учили терпеть боль, но боль оказалась незначительной, а потом и вовсе растворилась в извечном танце тел. Этой ночью руки Мурада были на теле Хадидже, губы Мурада искали ее губы, а тела их сплетались и расплетались, как заповедал для мужчины и женщины Аллах, всемилостивый и милосердный. И Хадидже была всем довольна, ибо каждая минута, проведенная с Мурадом, с пылким, влюбленным Мурадом, приближала ее к заветной цели – к завоеванию его сердца, его любви, а с ними вместе и власти над Блистательной Портой.

Ибо верно сказано, что женщина возвышается через мужчину, и никак иначе. И возвышение это может быть слаще шербета и приятней амбры и мускуса.

Лежа рядом с Мурадом, отдыхая от утех постельных, Хадидже заметила тусклый блеск возле изголовья кровати. Так блестят не украшения, а добрая сталь. Приподнявшись якобы для того, чтобы положить разнежившемуся султану голову на грудь, Хадидже напрягла зрение. Так и есть – кинжал. Работы простой, насколько можно разглядеть в полумраке, вычурности в нем ни капли – для боя сделан, не для похвальбы. Рукоять выточена из какого-то камня – не из янтаря ли?

Не тот ли это кинжал, о котором говорила Кёсем-султан? Якобы приносящий тем, кто носит его, безумие и неисчислимые несчастья?