Хуан-Тигр жил спокойно, потому что Колас не увивался за девушками, как это было бы естественно в его возрасте. «Впрочем, если хорошенько подумать, – размышлял Хуан-Тигр, – было бы лучше, если бы ему нравились все женщины, женщины вообще: это значило бы, что его не лишила рассудка одна-единственная». Но даже если Коласу уже и были знакомы волнения первой любви, то он умел держать себя в руках и таиться, а это означало, что он не потеряет головы. По крайней мере, Хуан-Тигр не замечал ничего подозрительного. Вот разве что зачастую Колас уходил в себя, погружался в глубокую меланхолию, которая обволакивала его как черный плащ… Впрочем, таким уж он уродился, таким он был всегда – и в детстве, и в отрочестве.
– Все дело в том, что такой уж я от природы – всем всегда недовольный… Да уж, если не повезло, так не повезло, – объяснял Колас своему дяде.
Казалось, что Колас избегает женского общества. Но стоило ему заговорить о женщинах, о Женщине вообще, как он сразу же воодушевлялся и начинал разглагольствовать, прибегая к куртуазным выражениям. Что же касалось Хуана-Тигра, то при малейшем упоминании о слабом поле в нем сразу же начинала бурлить кровь мавра Отелло, а в голову приходили женоненавистнические сентенции в духе Еврипида. Именно поэтому дон Хуан и решил отучить племянника от излишней сентиментальности, приводящей, по его мнению, к самым несчастным последствиям: отчаянию, безумию, разорению и тяжким болезням. Говорил Хуан-Тигр на эту тему вдохновенно-красноречиво и даже высокопарно, как суровые и желчные.