Хроники царя Давида

Но все-таки когда же начались они, эти новые времена с их новой смутой, из-за которой Израилю потребовалась новая власть? Когда последняя кочевая семья последнего кочевого племени получила положенный ей участок земли? Когда железо заменило бронзу? Когда на рынке перестали менять шерсть на зерно, а начали все продавать за маленькие кусочки серебра? Когда честный овчар превратился в рыночного зазывалу, торговца, ростовщика?

Настали новые времена, но Самуил, хоть и был ясновидящим, ничего не разглядел. Он ездил по стране, каждый год одним и тем же маршрутом через Вафиль в Галгал и Миццу, и вершил суд над Израилем в этих местах, и возвращался в Раму, ибо там находился его дом, там вершил он суд остаток года и там соорудил ГОсподу алтарь и верил, что все останется незыблемым до конца его дней. Но случилось так, что к голосу народа нельзя было более не прислушиваться, и БОг тоже обратился к Самуилу, и Самуил тронулся в путь и избрал Саула, сына вениамитянина Киса, который был на голову выше всех остальных людей из своего народа и который отправился искать ослицу отца своего, а нашел царство.

Так повествует нам Самуил в своей книге, и смысл слов его нам ясен: Саул есть царь Израиля по милости Самуила, верховного жреца, судьи и пророка, он — творение Самуила, он всем ему обязан.

Но есть и другое предание о воцарении Саула. Многое остается во тьме. Современники почили, документы уничтожены царем Давидом: человек, приказавший повесить последних потомков мужского пола своего предшественника, должен истребить и всю память о нем.

На рыночных площадях и у городских ворот рассказывали, что Саул пришел с полей, от своего скота, и услышал причитания народа; он узнал, что аммонитянин Наас взял в осаду город Иавис в Галааде и угрожал выколоть каждому жителю города правый глаз в знак позора всего Израиля. В этот момент, утверждали рассказчики, на Саула снизошел Дух ГОсподень. Он взял воловий хомут, разрубил его на куски и отправил их с гонцами во все пределы Израиля. Во всяком случае, к нему примкнуло достаточно людей, чтобы он мог разделить их на три отряда, с которыми отправился в Иавис и там на рассвете напал на аммонитян. Еще до наступления жаркого дня он разбил врагов и снял осаду с Иависа.

Именно здесь по приказу Яхве родился новый предводитель израильский: как Гидеон, как Иеффай, как длинноволосый Самсон. Но сейчас народу нужен был царь. И народ отправился с Саулом к святыням Галгала, и там после жертвоприношения Саул был помазан на царствование.

Народом, а не Самуилом.

— Тебе холодно, Эфан, друг мой.

— Бури, что преображают мир, веют холодом.

— Мои бедра полны тепла, чтобы согреть тебя; я хочу открыть себя моему любимому.

— На устах твоих, Лилит, любимая моя, мед и молоко, а аромат твоего платья подобен благоуханию Ливана[1]. Как прекрасна любовь твоя, ласки твои лучше вина…

3

С тех времен, когда праотец наш Авраам отправился из Ура халдейского в страну Ханаан, наш народ много странствовал. Опыт научил нас отправляться в путь налегке и во всем полагаться на БОга.

Однако мои архивы и записи состояли из множества глиняных табличек и свитков шкур, и все это необходимо было забрать с собой. Мог ли я, при виде вереницы ослов, нагруженных ящиками с моими архивами, возбранить Эсфири, моей жене, взять ее сундуки и ковры, Хулде, матери моих сыновей, — ее любимую посуду, а наложнице моей Лилит — ее баночки, пропитки, мешочки с пудрой? Поклажа порождает поклажу, ибо на двух ослов с полезным грузом приходится третий, груженный провиантом для животных и погонщиков. Я проклинал свое легкомыслие, ибо не оговорил с царем Соломоном затраты на переезд.

Проходили дни. Каждый раз, когда я оборачивался назад и видел наш караван на песчаной тропе, — сорок ослов с погонщиками и моей семьей! — я вспоминал долгий переход через Синайскую пустыню. Пожалуй, дети Израиля, в пересчете на каждого человека, тащили из Египта меньше поклажи, чем мы из Эзраха; но разве в Иерусалиме поджидало нас меньше неизведанного, чем их на земле обетованной?

Эсфирь сидела на дорожной попоне, покачиваясь под беспощадным солнцем, под глазами у нее были темные круги; она опиралась на Шема и Шелефа, моих сыновей от Хулды, шагавших рядом с ней. Сердце мое пожалело Эсфирь, и я велел сделать привал в тени большого камня, на верху которого росло фисташковое дерево.

Но Эсфирь сказала:

— Я знаю, как торопишься ты в Иерусалим, Эфан.

Я видел, как осунулось ее лицо, слышал, каким хриплым было ее дыхание, и вспоминал ее прежнюю: своенравную и жизнерадостную, остроумную и веселую, исполненную внутренней красоты. И я сказал:

— Я хотел бы прибыть туда с тобой, Эсфирь, любимая моя.

Она ответила:

— Если ГОсподь захочет, я буду жить. А если не захочет, то придет ангел ГОспода, положит руки свои мне на сердце и оно остановится.