Хроники последнего лета

— Как скажете, Султан Магомедович, как скажете… Разрешите откланяться!

Они попрощались, Иван Степанович уселся в подъехавший Порш «Кайен» и укатил, помахав из окошка рукой.

Султан смотрел вслед машине. К нему подошел начальник охраны Асланбек, человек необыкновенно высокого роста, с дерзкими глазами и багровым шрамом через всю щеку.

— Серьезный человек? — спросил он негромко.

— Серьезный? — усмехнулся Султан. — Брат мой, Асланбек, такого серьезного ты еще не встречал. А когда встретишь — будет поздно.

Начальник охраны вгляделся в лицо Султана, но так и не понял, шутит он или нет.

* * *

Тем временем Добрый-Пролёткин вернулся на Старую Площадь и как вихрь влетел в кабинет Загорского, где застал начальника в романтически-задумчивом настроении. Виктор Сергеевич мечтательно улыбался, наблюдая, по всей видимости, за представшей перед его внутренним взором Наташей.

— Разрешите?

Загорский вздохнул, отвлекаясь от возвышенных мыслей, и перевел взгляд на советника.

— Заходи.

Добрый-Пролёткин семенящими шажками вошел в кабинет, уселся на краешек стула и, улыбаясь, сообщил:

— А я все решил.

— Что? — удивился Загорский.

— Я договорился с Султаном. Обо всем.

— Ну! И каким образом? Пообещал ему мою почку?

— Что вы, Виктор Сергеевич! Султан Магомедович — вполне цивилизованный человек. Он прекрасно умеет идти на компромиссы, особенно если сам оказался в неприятной ситуации.

— Возможно-возможно… плохо быть заложником слова. На всякий случай спрячь куда подальше Колушевского — фасад ему попортить могут, а то и похуже. Чтобы я его не видел.

— Будет исполнено. Султан вовсе не горит желанием устаивать разборки, хотя… тут вопрос репутации.

— Как мы и думали. Ладно…

Виктор Сергеевич, наконец, собрался, сел в кресле ровно, расправив плечи и, как прежде, жестко и внимательно посмотрел на советника.

— Итак, все по плану?

— Так точно. Менты согласны, Султан тоже. Начинаем?

Загорский немного помолчал, в задумчивости барабаня пальцами по столу.

— Виктор Сергеевич, начинаем? — повторил Добрый-Пролёткин, подпрыгивая на месте от нетерпения.

— Смотри, Иван Степанович, у меня чувство, как будто мы делаем что-то паскудное. Прямо сейчас. Как думаешь?

— Что есть паскудное? Кто знает, какая дорога ведет к благу, а какая — к добру? Мы можем предполагать, а поступать должно так, как указывает Провидение. И потом, разве вы не знаете, что дела добрые нередко бывают сотканы из злодейств?

— Да ты, Иван Степанович, философ! Пример привести можешь?

— Пожалуйста! Например, война даже за правое дело состоит из отдельных мерзостей, подлостей, крови и дерьма. Сколько заповедей нарушают победители? Но победа очищает все. Разве нет?

— Как всегда прав, — вздохнул Загорский, — давай, приступай.

* * *

Загорский не ночевал дома уже двое суток, благо комната отдыха была оборудована не хуже номера пятизвездочного отеля. Он не хотел встречаться с Риммой. Но дальнейший уход от разговора походил бы на бегство, а этого он допустить не мог. Тем более, разговор все равно состоится, и какая разница — днем раньше, днем позже…

Римма как будто его ждала. И не просто ждала — а долго и тщательно готовилась к встрече. В зале — полумрак, на столе — свечи, бутылка вина, два бокала и тарелка фруктов.

— Будешь?

Римма спросила будничным голосом, словно ничего не произошло. Загорский молча обошел стол, сел напротив жены и взял бутылку.

— Ого! «Муттон Ротшильд»! Хороший вкус.

— Хороший учитель был, — спокойно сказала Римма безо всякого выражения, просто констатируя факт.

Он смотрела прямо в глаза, не отводя взгляд, и в ее темных зрачках плясали оранжевые отблески.

Виктор Сергеевич налил вино себе и жене, поднял бокал, поглядел сквозь него на огонек свечи и сделал небольшой глоток. Римма мило улыбнулась, залпом осушила свой бокал и закашлялась.

— Отвыкла пить, — виновато сказала она, — буду привыкать.

Загорский поставил бокал на стол.

— Нам надо поговорить.

— Конечно, милый.

Виктор Сергеевич чувствовал легкое замешательство: он ожидал чего угодно — криков, плача, истерики, но никак не такого странного спокойствия. Не к добру это.

— Не думаю, что нам стоит копаться в нашей личной жизни, — слово «нашей» он произнес с особой интонацией, — надо решить, как жить дальше.

— Почему?! — обиженно воскликнула Римма. — Разве тебе не хочется знать, чем я занималась с любовником?

Загорский не нашелся, что ответить, а Римма наклонилась к нему и сказала тихо и доверительно:

— Он очень нетерпеливый. Никогда не успевает раздеть. Любит вот так, на столе, — она похлопала ладошкой по столешнице, — пристроится сзади, и работает, работает, работает… Когда кончает, кричит как зверь. Любит мой ротик… У него сперма на вкус солоноватая, а у тебя совсем безвкусная. Странно, правда?