Хроники безумной подстанции, или доктор Данилов снова в «скорой»

Завинфарктом выдержал удар стойко и достойно. Не выставил себя на посмешище, доказывая, что на самом деле все было не совсем так, а точнее, совсем не так (не смог бы он этого доказать), а признал ошибку и обещал подтянуться сам и подтянуть остальных. Родственники умершего жаловаться не стали, дело для кардиологов, можно сказать, закончилось «легким испугом». Но несколькими днями позже разведка в лице одной из медсестер «инфарктного» отделения донесла Любарскому, что заведующий поклялся посадить его. Не в лужу, как можно было подумать, а за решетку.

— Кишка у него тонка! — иронически усмехнулся в бороду Любарский, которому никто и никогда не угрожал «посадкой».

— Не скажите! — нахмурилась медсестра. — У него брат родной в ГУВД работает, в следственном управлении. Вы того, смотрите в оба. Мало ли что.

Люди, в течение долгого времени чувствовавшие себя в безопасности, привыкают к этому приятно-расслабляющему состоянию и, в отличие от тех, кто живет с опаской, не вырабатывают иммунитета к опасности. Поэтому перед лицом опасности они оказываются совершенно беспомощными, не знают, как ей противостоять, и оттого делают разные глупости. Дилетанты, ну что с них возьмешь?

Любарский навел справки в интернете. Действительно, один из сотрудников следственного управления ГУВД, имя которого несколько раз упоминалось журналистами, был однофамильцем завинфарктом. Разведка доложила верно. Сам завинфарктом при встречах глядел на Любарского с такой откровенной ненавистью, что у того по спине пробегали мурашки. Чувствовалось, что история с расхождением диагнозов будет иметь продолжение. Еще бы! Первый удар по репутации после назначения на заведование, да и на любую должность — самый болезненный. Да еще и такой коварный, если не сказать — подлый, удар.

Из уверенного в себе и оттого немного нагловатого человека Любарский всего за какую-то неделю переживаний превратился в беспокойного субъекта, шарахающегося от собственной тени. Положение его усугублялось тем, что в кабинете, под подоконником, хранилась крупная сумма денег в долларах и евро. (Предусмотрительный Любарский, дабы не очень сильно страдать при резких изменениях курса, делил свои сбережения поровну между двумя валютами.) И храниться там ей предстояло еще долго.

Из осторожности (береженого, как известно, и бог бережет) Любарский решил на время «притормозить». Комиссионные от похоронных контор он продолжал получать, ибо то была отдельная сфера, но с сотрудниками больницы резко оборвал все неформальные отношения. Кто их знает, дорогих коллег, никому же доверять нельзя. Вдруг завинфарктом договорится с кем-то из других заведующих… Возьмешь деньги, а следом в кабинет вломятся оперативники. И все…

Заведующий неврологическим реанимационным отделением сильно удивился, когда Любарский попросил его забрать выложенный на стол конверт.

— Может, нужно добавить? — уточнил он.

Случай был серьезным. Две дежурные смены, субботняя и воскресная, лечили доставленную по «Скорой» больную от острого нарушения мозгового кровообращения и пневмонии. Вроде бы и врачи в обеих сменах были не самые бестолковые, с опытом, да вот же — дали маху. Не обратили внимания на живот и мочевой пузырь, а у пациентки был гнойный цистит, осложнившийся перитонитом, отеком легких и отеком головного мозга. Врачи реанимации сдуру пошли на поводу у врача «Скорой помощи», который поставил диагноз инсульта и пневмонии. Даже хирурга на консультацию за двое суток никто не догадался пригласить. Да что там хирурга — живот толком никто не удосужился пропальпировать. «Вроде бы мягкий…» Ага — мягкий! Не очень-то и мягкий, да и понимать надо, что в восемьдесят лет клиника воспалительных заболеваний бывает стертой, а пациентка вдобавок еще и на преднизолоне сидела из-за своего артрита… Короче говоря, во время понедельничного обхода заведующий отделением схватился за голову, обложил отдежурившую смену многоступенчатым матом и попытался срочно все исправить, да только пациентка ждать не стала, умерла через полчаса после осмотра. Само по себе крайне неприятное дело — расхождение третьей категории[21], осложнялось еще и наличием у умершей пациентки сына-журналиста. Главный врач, едва услышав слово «журналист», отказался разговаривать с Любарским лично. Сказал: «Вы уж сами, сами…» «Не хочешь мараться, ясное дело, — подумал заведующий неврологической реанимацией. — Если что, то ты в стороне, а меня спокойно принесешь в жертву».

— Что — добавить? — вытаращился Любарский. — Вы, вообще, зачем пришли, Вениамин Яковлевич? Узнать, когда будет вскрытие Тимошкиной? Завтра в десять.

— Но там же явное расхождение, — скривился Вениамин Яковлевич. — Надо бы «сгладить».

— Посмертно ничего не «сглаживается»! — отрезал Любарский так резко, будто бы никогда не принимал от заведующего неврологической реанимацией конвертов с деньгами. — Пока жива была, надо было «сглаживать»!

Вениамин Яковлевич ушел от Любарского в недоумении.