Хроника пикирующего времени

Они показали в который раз, что всякий, умирая за Родину, будь он солдат, землепашец, стихотворец или простой горемыка — превращается в мученика и святого. Сочетается с бесчисленным сонмищем праведников, просиявших в Русской земле, хранящих ее от кончины.

В студеные дни октября плотным суровым строем пройдем по московским улицам, где стояли под пулями. Помянем у Честного Креста, у поминального, увитого лентами дерева павших товарищей. Сойдемся в тесном кругу, ие делая меж собою различия — коммунист ты или баркашовец, «фээнэсник» или «трудоросс». Подымем горькую чарку и выпьем заздравную — за живых, за несдавшихся! За Тебя, долгожданная наша Победа!

Лужков пролетел на серебряном «Су»

Август 1997 г., № 36

Какой на Москве небывалый праздник! Сколько шума, блеска и ликования! Там конница Дмитрия Донского рубит фанерными мечами Мамаеву орду. Там бояре, распушив косматые бороды, восходят на Красное крыльцо. Там черные маслянистые арапы бьют в барабаны и бубны. Стрельцы, гвардейцы Петра, богомыслящее духовенство, почетное купечество, земство.

И снова арапы, солисты Большого театра, главы стран СНГ, предки-язычники, босые, в рубашках с безумными глазами волхвов, и хорошенькие танцовщицы с голыми ножками.

Там мэр Лужков, то в кепке, то без нее, то в храме, то в синагоге. Вот он режет ленточку перед мечетью, славит Аллаха.

А вот ступает твердой ногой в супермаркет, вылитый Меркурий, покровитель ремесел и торговли. Вот бесшабашно летит на карусели, на самолете, на верблюде. А рядом с ним — президент, на ракете, на крокодиле. А за ними матрешки, клоуны, карлы, горбуны, дураки и вновь милые русскому сердцу бояре. И вдруг рванула к небу четверка «Су», встала на огненных столбах, и нет ее — только лезвия лазеров секут пустоту.

В одном из шествий конь с золотой уздечкой заржал, встал на дыбы, испугался барабанного боя, сбросил седока в картонном шлеме и умчался в переулки. И все кинулись с гиком и хохотом его настигать. Особо хорош был Дракон Кончаловского. Выполз из Кремля, прямо из президентского кабинета. Чавкал пастью, хлопал костяными веками, выпускал клубы дыма. И все гадали: кто поместился в Драконе? Сатаров, Пайн, Урнов, Лившиц, Березовский, Гусинский, Кох, Уринсон, Чубайс, Немцов, Познер? Или Гусман? Или кто другой? Кто так коптил на всю Москву и Россию?

Пели песни, сталинские, имперские, победные, и их подхватывал народ с ликованием, изголодавшись по силе и красоте, словно вырвался из целлофанового мешка, который натянули ему на голову меломаны русофобских ансамблей. И даже Кобзон был хорош, и Киркоров.

Конечно, это был праздник всенародный, но и президента, и мэра, и группы «Мост», и «ЛогоВАЗа», и владельцев «мерседесов» и «вольво», и конечно же — Церетели. И было не отличить, где его медный Петр, а где пластилиновый и бумажный. Где его рукодельные ежи и медведи, а где настоящие, в Зоопарке. И повсюду золото, бриллианты, пиво, вино, сосиски и, конечно, — Зыкина, величественная, как Россия, как Черномырдин в юбке.

Но Москва, в ночных дождях, в осенних закатах, в потоках солнца и аметистовых прожекторах, была мистическим неповторимым градом, краше всех городов мира.

За московским праздником наблюдала Россия. Даже безработные, забыв об остановленных заводах, ликовали и хлопали в ладоши, будто каждому из Москвы прислали леденец. Даже жители северных замерзших городов скакали и согревались, вторя танцам скоморохов. Даже русские в Казахстане, в Крыму и Нарве, в землях, которые когда-то собирала Москва, любовались на великое множество царей и князей, надеясь, что их снова присоединят. Нищие и беженцы восхищались открытием ювелирного магазина в подземном царстве у Манежа. Больные холерой радовались цветущим лицам дочери и жены президента. И даже самоубийца в военном городке помедлил пустить себе пулю в лоб — досмотрел, как проскачут мимо правительственной трибуны наездницы с голыми бедрами, и отложил пистолет.

Что это было? Из каких мешков вытряхнули на московские улицы всю эту мишуру, лепнину, надувную резину, сусальное золото, бронзу для могильных крестов, но откуда взялась впервые за десять лет эта искренняя радость на лицах, гордость за Москву и Россию? Это был Рим, который Нерон поджег себе на потеху? Или долгожданный взлет народного духа? Предвыборная кампания мэра, который поверх кепки станет носить маленький алмазный венец? Или начало новой идеологии русского патриотизма? Это были похороны Красной Москвы, лежащей во гробе вместе со своей великой эпохой, и ее мертвый суровый лик гримировали белилами и румянами? Или пробуждение после долгого сна? Или это были прижизненные поминки по Ельцину, которого, как непонимающего медведя, водили в окружении шутов и карлов, а уже другой был царь на Москве? Нет ответа. Только ночные огни, салюты, разноцветные в небе люстры, отраженные в реке золотые змеи, дворцы, купола, музыка, катание на воде, пиры, объятья, счастливый смех, поцелуи.