Хроника одного заговора

«Пока не будет разгромлена наголову вся армия Юденича, Красный Питер будет под угрозой, — говорилось в воззвании политотдела Седьмой армии. — Красные солдаты! Доведите до победного конца начатое наступление! Ни часу передышки! Без остановок — вперед! Недобитая белая гадина может еще ожить. Надо добить ее насмерть!»

Заметно сбавил голос все еще выходивший в Гатчине «Приневский край», фронтовые дела не веселили.

«Граждане! — обращалась газетенка к гатчинским обывателям. — Вчера вы целовались от радости на улицах, как в первый день пасхи. Сегодня вы ропщете: „Однако наступление что-то затянулось“. А вы думаете, одерживать победу — это семечки грызть?»

Не подозревал Егоров о внушительном успехе, достигнутом в тайной войне. Именно в эти ненастные ноябрьские дни, пока он добивался правды от «главного агента английской разведки», с треском провалилась операция «Белый меч». Только, как и принято в безмолвных схватках разведывательных служб, до поры до времени немногие были посвящены в эту оперативную тайну.

Десятого ноября, в понедельник, на Мальцевском рынке в Петрограде с утра происходила облава. Как обычно, начали ее неожиданно, выходы все перекрыли вооруженными патрулями, и всем, кто занимался в то утро коммерцией, пришлось предъявлять документы. Правда, задерживали лишь крупных тузов черного рынка, а всех прочих отпускали с миром.

Смуглую эту девчонку в невзрачном осеннем пальтишке с повязанным на голове дырявым платком никто бы, разумеется, задерживать не стал. Что в ней было особенного? Притулилась в углу, торгует игральными картами. И колоды все подержанные, засаленные, хоть суп из них вари…

Увидев милиционера, девчонка попыталась выбросить револьвер, — вот что осложнило ситуацию. Револьвер был маленький, изящный, похожий на игрушку — с дорогой перламутровой отделкой на рукоятке. И коробочка патронов была к нему, двадцать штук.

Назвалась девчонка Жоржеттой Кюрц. Лет ей всего шестнадцать, документов никаких, живет с отцом, преподавателем французского языка. Бедствуют они страшно, голодают, оттого и надумали продавать старые вещички. Не обязательно на деньги, лучше всего в обмен на продукты.

Но карты эти милицию не интересовали. Не заинтересовал никого и найденный у девчонки дневник. Маленькая книжечка в кожаном переплете, и записи в ней какие-то пустяковые, девчоночьи. Непонятно было, откуда револьвер. Разве не читала она распоряжений об обязательной сдаче оружия?

Жоржетта плакала и сквозь слезы все твердила, что не виновата. В оправдание свое рассказала весьма наивную романтическую историю. Будто возвращалась однажды из кинематографа, где шел фильм с участием Мозжухина, а возле Владимирского собора догнал ее молодой человек, спросил, как пройти на Боровую улицу. Будто понравились они друг дружке с первого взгляда и стали встречаться ежедневно, пока не уехал ее возлюбленный из Петрограда. Уезжая, оставил на память револьвер, вот этот самый, просил сохранить до возвращения. Она понимает, что нарушила приказ, но очень хотелось выполнить просьбу дорогого ей человека.

— А звать его как?

— Семой…

— Фамилия?

— Фамилии не знаю, — пролепетала Жоржетта.

— А адрес знаешь?

— Нет, и адреса не знаю… Он не сказал, а я не спросила…

— Врешь ты все, мамзелька! — рассердился старший патруля. — Ладно, возиться нам с тобой некогда… Подумай как следует, а в участке советую говорить правду…

Пока Жоржетту вели на Моховую улицу, в шестнадцатый участок милиции, она, видимо, сообразила, что объяснение у нее получилось никудышное. И взамен прежней, горько плача, выложила новую версию.

Правильно, револьвер «бульдог» никто ей на хранение не передавал и никакого Семы она не знает. Испугалась на рынке, вот и насочиняла что пришло в голову. Револьвер она нашла. Гуляла в Летнем саду, любуясь осенними красками, и вдруг нашла. Лежал он под скамейкой, завернутый в тряпочку. Сперва она хотела сдать его в милицию, как положено, а после передумала; испугалась, как бы у папы не вышло из-за этого неприятностей. Кроме того, если уж во всем сознаваться, она решила, что «бульдог» ей самой понадобится…

— Это для чего же? — полюбопытствовал следователь.

Вместо ответа Жоржетта заплакала еще безутешнее. С трудом удалось выяснить, что девчонка, оказывается, успела разочароваться в жизни. Давно собирается покончить с собой, вот только папочку жалко, слишком большое будет для него горе.

— С чего же ты разочаровалась, глупенькая? — сочувственно спросил милиционер, доставивший ее в участок.

Да и сам следователь, пожилой дядька с красным бантом в петлице, какие носили бывшие красногвардейцы, поглядывал на нее с участливым вниманием. Влюбилась, поди, дуреха… У них, у гимназисток, насчет этого остановки не бывает…

Словом, проканителься свидетель еще немного, и отпустили бы Жоржетту к папочке. Выругали бы напоследок, велели бы выбросить из головы дурные мысли. Где это слыхано, чтобы с шестнадцати годочков стрелялись? Ремня надо хорошего за такие фортели…