Хозяин и работник

В[асилий] А[ндреич] подбежал к саням и схватился за них, тяжело и быстро дыша и отыскивая глазами Никиту. На прежнем месте Никиты не было, и В[асилий] А[ндреич] было испугался, думая, что он также ушел, но тотчас же увидал, что в санях лежало что-то занесенное уже снегом, и догадался, что это б[ыл] Никита. – Никита, жив? Никита пробурчал что-то непонятное. Ну, слава богу, подумал В[асилий] А[ндреич], жив. Страх его совершенно прошел теперь, и если он боялся теперь чего, то только этого самого страха, того ужасного состояния страха, к[оторое] он испытал на лошади и в особенности тогда, когда один остался в сугробе. – Надо было во что бы то ни стало не допустить до себя этот страх, а чтобы не допустить его, надо было не думать о себе, надо было думать о чем-нибудь другом. Надо было делать что-нибудь. Первое дело, к[оторое] представилось ему, было то, чтобы выпростать ногу лошади. Он пошел и сделал это. Но выпростав ногу, он заметил, что веретье, к[оторым] была покрыта лошадь, сбилось совсем на одну сторону. Он поправил и это. И вспомнил, что Никита кричал ему что-то о веретье, когда он отъезжал. Он живо вспомнил про Никиту и решил покрыть и отогреть его. Он привязал лошадь на старое место и подошел к саням, раздумывая о том, как ему разместиться с Никитой. Вдвоем ни за что не усядешься, думал он. Ну я хоть на корточки сяду, прикрою его шубой, думал В[асилий] А[ндреич]. – Подвинься, дай место, я сяду. Тебе теплее будет, – сказал он, выгребая снег из саней и толкая Ник[иту]. – Подвинься – говорю. В санях зашевелилось, Никита с большим усилием оперся на локоть и поднял голову. С нахлобученной шапки и с дерюжки сыпался развороченный снег. – Помираю я, Андреич. Конец пришел…, – проговорил Никита, с трудом выговаривая согласные, и остановился отдыхая и как-то странно, точно обмахивая мух, замахал рукой перед носом. – Прости Христа аи, – сказал он, – конец мой, – спустил локоть, уронил голову и повалился в расшевеленный снег.

– Погоди ж ты, я на тебя лягу, я тебя угрею, – сказал себе В[асилий] А[ндреич] и обеими руками выгреб снег из саней, расправил шубу и лег животом на Никиту, покрывая его своим телом и подтыкая с обеих сторон полы шубы под Никиту. Страха он теперь не испытывал никакого. Он думал только о том, как бы отогреть Никиту.

– Ну что, Никита, потеплее стало? – сказал он, полежав так несколько времени.

Никита вздохнул.

– Пропал было я, Микита,– сказал В[асилий] А[ндреич],– совсем отбился было от саней. И я бы замерз, и ты бы пропал. А теперь отогреемся, бог даст. Потому если… Но дальше В[асилий] А[ндреич] не мог говорить, п[отому] ч[то] совершенно неожиданно нижняя челюсть его быстро запрыгала, он выговорил только: вававава! и в то же время глаза его наполнились слезами. Довольно долго он глотал слезы и вытирал глаза о мех шубы. Наконец успокоился. Но только что спросил опять Никиту, что он? как опять задрожали скулы и глаза наполнились слезами и В[асилий] А[ндреич] замолк. Ему было тепло снизу от Никиты, тепло и сверху в спине и вороте от шубы, но ноги и руки его зябли, но он не замечал этого. Он перестал прислушиваться к метели, а слушал только под собой дыхание Никиты и не переставая радовался тому, что он согревается под ним.

№ 31 (рук. № 14).

Первое дело, которое представилось ему, было то, чтобы выпростать ногу лошади. И потому, как только он немного отдышался, Василий Андреич подошел к Мухортому, выпростал ему ногу, оправил на нем веретье и сбившуюся шлею и привязал опять к старому месту. Сделав это, Василий Андреич вынул дугу, отряхнул ее и, поставив ее выше, подтянул чресседельней оглобли, достал из саней соломы, подложил ее Мухортому и, став задом к ветру, распустил шубу. Потом он вновь туго и низко, как он подтягивался, когда выходил из лавки покупать с возов овес и гречу, затянулся кушаком, приготовляясь к деятельности. Но делать больше нечего было. Надо было устраиваться в санях и дожидаться света. Но как быть с Никитой? Вдвоем не то что лечь, и не усядешься в маленьких санках. И он решил поднять Никиту и стал будить его.

– Микит! А Микит! – крикнул он, выгребая снег из саней и толкая Никиту. Поднимись-ка. Поднимись говорю. Никита не откликался и не шевелился. Василий Андреич решил приподнять его и для этого привычным, бодрым движением засучил рукава шубы. Но только что он хотел взяться за Никиту, как в санях зашевелилось, и из-под снега, которым она была засыпана, поднялась голова Никиты. Очевидно, с большим усилием он приподнялся и оперся на локоть. С нахлобученной шапки и с дерюжки сыпался развороченный снег, лицо его было опущено книзу. Он бормотал что-то, повторяя одно и то же, и как-то странно, точно отгоняя мух, махал перед носом рукой.