Хозяйка Севера

— Дурочка, — процедил Герман, поднимая голову немного вверх — так, чтобы его губы оказались как раз напротив моих. — Если бы я захотел взять тебя, я бы сделал это давно.

Его странные, непонятного цвета глаза, впивались в моё растерянное лицо.

Усмехаясь, Герман протянул ко мне руку — не странную большую лопасть, а просто мужскую руку, которая у него была всегда — с длинными смуглыми пальцами и коротко остриженными аккуратными ногтями.

Внезапно мой рот сам по себе открылся, а губы вытянувшись трубочкой, проворно поймали указательный и средний пальцы Германа.

Ещё не понимая, что происходит, я почувствовала их в своем рту, в то время как моя собственная рука дернулась вперед... опустившись на ширинку Левицкого.

Мои пальцы, повинуясь чьему-то чужому приказу, принялись мять уже ставшее каменным мужское достоинство Германа, в то самое время, как его пальцы, находящиеся у меня во рту, повторяли мои же собственные действия...

Это было наглядное объяснение того, что он может.

Демонстрация того, о чем он говорил несколько минут назад.

«Ты будешь жить, где я захочу. Будешь спать, где я захочу...»

— ... будешь раздвигать ноги, когда и как я захочу, — хмыкнул Герман, повторив вслух свои же собственные слова, которые сейчас стали моими мыслями. — Да, Наташа. Когда и как Я ЗАХОЧУ.

«Но я так не хочу», — беспомощно покосившись на мужчину, я вздрогнула и снова мысленно повторила. — «Я не хочу так!»

«Так» — это значит снова как тогда в лесу месяц назад... когда у меня тоже не было выбора.

— А ты думаешь, у меня был выбор? — вдруг зло рявкнул прямо мне в лицо Герман. — Когда перед голодающим выставляют еду, а перед испытывающим жажду — воду, удержаться от соблазна невозможно.

Он вдруг резко отпустил свои... и мои руки тоже.

Тут же, пока я всё ещё приходила в себя, Герман сорвал с себя куртку и прикрыл ею мои обнаженные части тела.

Куртка Германа оказалась для меня большой — почти как короткое пальто, и очень теплой. Не потому, что куртка сама по себе была такой теплой — наоборот, несмотря на хорошую выделку кожи, его куртка была тонковатой, совсем не для северной весны, тем не менее, сейчас она показалась мне даже ещё более темной, чем мой собственный пуховик... наверное, потому, что кожанка Германа всё ещё хранила тепло его тела.

За месяц проживания бок о бок рядом с одним из оборотней я успела привыкнуть к исходящему от них жару... Не знаю, как в горячем климате, но на севере это как иметь рядом с собой постоянно горячую грелку — удобно.

И холодные простыни вечером после теплого душа уже не так пугают.

Может быть, именно поэтому, оказавшись завёрнутой в куртку Германа я первые несколько секунд просто наслаждалась теплом куртки... безо всяких других мыслей.

Но эти тяжелые гнетущие мысли все равно возникли, когда Герман напомнил мне о прошлом.

— Ты не можешь винить меня за то, что случилось в лесу, — зло ощерился Левицкий. — Не я притащил тебя в наши земли, не я оставил тебя там без страховки... вернись всё назад, то я наверное лучше бы остался в том животном состоянии, чем переживал все эти воспоминания вместе с тобой...

Скривившись, Герман снова вперил в меня свой тяжелый взгляд.

—Наташ, даже я не в состоянии изменить прошлое.

Я открыла рот, чтобы ответить... но вовремя вспомнила про свою странную немоту. Я всё равно не смогу сейчас высказать ему ни одну из своих претензий... а их у меня набралось прилично... от того, что мы вообще-то живём в свободной стране, а значит, я могу свободно передвигаться по ней — могу, например, взять и уехать даже не в столицу, а куда-нибудь в Белоруссию... почему бы и нет? До того, что он, вообще -то, мне не муж, не брат и не сват — и не может указывать, что мне делать.

Жаль, что я не смогу ему высказать сейчас всё это в лицо.

Захлопнув рот обратно, я посмотрела на кривящегося от злости Германа и подумала уже о его словах.

Про его зверя.

О том, что я виню его в том, что случилось тогда в лесу.

Но...

Разве же я когда-нибудь обвиняла его за это? Высказывала ему свои обвинения в лицо?

Нет, конечно, я вспоминала те события — не могла не вспоминать. В том лесу пострадало не только моё тело... моя душа тоже получила огромную порцию боли, а весь окружающий мир разлетелся на куски.

Я там тогда почти что умерла... как такое не вспоминать?

Да, иногда — особенно когда Герман частично обращался в оборотня, когда он становился не просто человеком... — тогда я боялась его, понимая, что его зверь где-то близко. Мне было страшно, мне было не по себе... но в этом разве есть моя вина?

Разве я пришла тогда в тот дикий лес, чтобы рискнуть своей жизнью и здоровьем? Разве я знала, какую судьбу приготовила мне моя лживая подруга???

И при этом при всем я ведь как-то существовала с Германом в одной квартире... я даже делила с ним кровать. Не как муж и жена делила, но всё равно...