Хотите быть герцогиней?

– Вот потому-то я и пришел. – Склонив голову, викарий разглядывал шляпу в своих руках. – Чтобы сказать тебе: я искренне сожалею.

Он искренне сожалеет?

Слова не доходили до ее сознания. Она не могла уловить их смысл.

Эмма завороженно смотрела на макушку отцовской головы. За исключением нескольких спутанных волосков, прилипших к коже, его голова сияла лысиной. Так странно было видеть его шесть лет спустя. В памяти отец остался тем, кто внушал страх, метал в нее молнии гнева, а сейчас, в лондонской суете, казался жалким, съежившимся.

Викарий не поднимал на нее глаз.

– Мне не следовало этого делать: не следовало выгонять тебя из дому. Я пришел, чтобы исповедаться тебе в своих грехах. Умоляю, найди в своем сердце и даруй мне прощение…

Ее сердце замерло. После стольких лет он пришел к ней и признал, что поступил дурно. Попросил прощения. Именно этого она втайне хотела… не просто хотела, а отчаянно жаждала все это время. Только тогда она смогла бы жить в ладу с собственным сердцем.

И все же… Все было не так, как она ожидала. В ее душе не спешили воцариться мир и покой. Кровь билась в жилах, отдаваясь болью в голове.

– Все эти годы я часто думал о тебе, – продолжал отец. – Тревожился за тебя. Молился.

– Не знаю, могу ли тебе верить. Если сейчас ты разыскал меня так легко, почему не сделал этого раньше? Если тревожился обо мне, отчего не написал письмо? Ни разу не поинтересовался, есть ли у меня еда и достаточно ли угля, чтобы согреться в холодную ночь? Тебе было все равно. Ты, возможно, считал, что так и должно быть – в наказание за мой грех.

По ее спине пробежал холодок. Эмма обхватила себя руками, надеясь унять дрожь. Она не допустит, чтобы отец снова взял над ней верх.

– Это не так, – сказал он. – Клянусь.

– Тогда что тебе нужно от меня сейчас? Денег? Какого-то одолжения? Ты, должно быть, слышал, что я вышла замуж.

– Нет-нет, ничего такого. Я же сказал тебе. Я лишь хочу, чтобы простила меня.

– Да, сейчас самое время.

– Я… – Он не выпускал из рук шляпу. – По правде говоря, это Бог. Бог говорил со мной.

С ним говорил Бог? Эмме не верилось, что она это слышала собственными ушами.

– То есть говорил со мной не сам Господь Бог. – На его бледном лице было написано смятение. – Меня… ночью посетил некий ужасный посланник. Демон.

Эмма решила, что подступающая старость сказалась на его рассудке.

– Дочка, это было ужасно! Демон появился в моей спальне среди ночи и сказал, что дни мои на земле сочтены и я должен помириться с тобой. Иначе мне придется вечно гореть в аду.

– Значит, ты пришел принести извинения не ради меня. Ты преследуешь собственный интерес. – Эмма покачала головой. – Право же, отец, ты совсем не изменился.

– Но ведь так будет лучше нам обоим! Знаю – и всегда знал, задолго до того, как мне явился этот демон, – что я обошелся с тобой дурно. Все эти годы грех тяготил мою душу точно мельничный жернов. Мне не будет покоя, пока я не получу твоего прощения.

Эмма горько рассмеялась.

– Не видать тебе покоя! Может, стоит попробовать спать в холоде, как спала я, когда ты выгнал меня из дому?

– Значит ли это, что ты не желаешь даровать мне прощение?

– Не знаю. Но торопиться не хочу.

– Ты не можешь мне отказать! – Отец раздражался все сильнее. Эмма слишком хорошо знала эту его манеру читать нотации. – Ты моя дочь! Разве я не одевал тебя, не давал пищу и кров, не растил тебя шестнадцать лет, руководствуясь принципами милосердия?

– Но разве я не любила тебя каждый день из этих шестнадцати лет? – Голос Эммы дрогнул. – Каждый вечер, сидя в часовне, может, я и молилась Богу, но искала прежде всего твоего благословения. Впрочем, какая разница, правда? Но одна-единственная ошибка перечеркнула все. И все эти годы я страдала не от отсутствия одежды, еды и крова. Даже предательство возлюбленного не причинило мне столько горя. Мое сердце разбилось, когда я поняла, что ты никогда не был таким, каким я тебя любила. Даже наполовину.

– Эмма, прошу тебя. Не суди столь сурово! Ты должна понять, что все случившееся в ту ночь стало для меня полнейшей неожиданностью. Я был оглушен. Я едва отдавал себе отчет, что чувствую, не говоря уже о том, чтобы понимать, что делаю.

– Ты прекрасно понимал, что делаешь. И я точно знаю, что ты чувствовал. Ты стыдился. Стыдился меня, стыдился того, что могут сказать люди, если узнают. Трусость – вот что это было. Простая трусость. Вот это и был твой мотив. И сегодня тебя привела сюда именно трусость. – Эмма подошла к двери. – Я прошу тебя уйти.

– Нет! Нет, Эмма! Ты не можешь так со мной поступить. – Он упал перед дочерью на колени. – Ты же не видела его! Демона! Он был ужасен. Мне было страшно на него смотреть. Его лицо… обожженное, перекошенное, и у него…

– Погоди. – У Эммы замерло сердце. – Говоришь, у него было обожженное лицо?

– Да. Самым жутким образом. Несомненно, это действие серы! Но дело не только в том, какое страшное у него было лицо. Он… угрожал мне адским огнем и бюрократической волокитой. Он оскорбил мои занавески. Он называл меня всякими отвратительными именами.

– Например, какими?

– Мне не хочется говорить…