Хороший сын

— Но ты ж орал на всю улицу, при всем народе, что мой муж сидит в тюрьме за кражу колбасы, — не сдается она.

Смотрю под ноги. Остается одно — ждать, когда это все кончится.

— Ну? — спрашивает дядька.

— Да, мистер, — отвечаю.

— А ты не соображал, что за такую брехню тебе может здорово нагореть? — спрашивает.

— И вообще, кто тебе это сказал? Про колбасу? — Все не может успокоиться мама Бридж.

— И про ИРА. Ты что, на улице слышал? — спрашивает дядька.

— Или, может, у себя дома? — говорит мама Бридж.

А я-то всегда думал, что на допросе поведу себя супер как. И стану героем.

— Слышишь, что я тебе говорю? — Это снова дядька.

Ни слова, Микки.

Долгое молчание.

— Мистер Маканалли — боец, — говорит он. — Человек, который боролся за счастье своей страны и теперь сидит за это в тюрьме. И, чтоб ты знал, мистер Маканалли сидит в тюрьме за ограбление фабрики потому, что его туда послала Ирландская республиканская армия.

И они хотели, чтобы он спер оттуда колбасу? Зачем? Проголодались? Так пошли бы к мяснику и купили, как все нормальные люди. Никогда, ни за что в жизни не вступлю в ИРА, если там тебя посылают на такие задания.

— А теперь слушай, сынок, каков порядок. На первый раз мы с тобой поговорили — так, словом перемолвились. Но в следующий раз мы придем к тебе в дом, и это уже будет серьезно. Понял, что я говорю?

У них это называется коллективная порка.

— Да, мистер, — говорю.

— Так что в будущем язык не распускай. Запомни это. Чтоб мне больше не пришлось с тобой встречаться. Понял?

— Не буду, честное слово, — заверяю я.

Дядька встает, подходит к маме Бридж.

— Ладно, миссис Маканалли, ежели еще что случится, сразу ко мне, — говорит он ей и выходит.

— Это что, все?! — злобно орет она ему в спину. Грозит мне пальцем. — И мамане своей скажи, чтобы не распускала язык, а то следующей окажется!

Дверь за ней захлопывается.

Дверь снова открывается. Люди заполняют зал, достают конфеты, все в лучшем виде.

— Да, в ней Микки Доннелли играет. Путешественника. Сам пьесу написал. Очередь стоит на всю улицу. Все смерть как хотят его увидеть, — вещает Сью Эллен из «Далласа».

— Я сто фунтов отдала за билет, — говорит Памела Юинг.

— Это что! А я двести! — заявляет Джей-Ар.

— А я тысячу! — восклицает Бетт Дейвис. — Просто только оказаться в одном помещении с таким великим талантом того стоит.

А ведь все это страшно знаменитые актеры. Джон Траволта и Оливия Ньютон-Джон. Чудо-женщина, Биомужик, Биобаба, Джуди Гарланд и Тото. Мне придется сказать Джуди, что с собаками сюда нельзя. Тото превращается в Киллера. Джуди Гарланд стала на небесах хозяйкой Киллера. Свет гаснет. Все умолкают. Софиты нацелены на меня.

— Спасибо всем, что пришли. Какая радость — смотреть в зал и видеть столько самых-самых близких друзей. — Дорис Дэй посылает мне воздушный поцелуй. Я ловлю, пришлепываю на щеку. — У меня к этой истории особое отношение. Я написал ее вчера вечером и до самого утра вносил исправления.

Шорох, перешептывания.

— Спасибо.

Кланяюсь. Взрыв громких аплодисментов, потом тишина. Такая, что если бы кто развернул леденец — было бы слышно. Я — Путешественник — иду навстречу ветру. Градины размером с крупное драже. Падаю на землю, простираю руки к зрителям, прямо как Шлем-Башка, только гораздо лучше. Бетт Дейвис хочет кинуться ко мне. Я так обалденно играю, что она решила — это на самом деле. Гигантская градина несет мне смерть. Дергаюсь. Вижу, как у Оливии Ньютон-Джон из левого глаза скатывается огромная слеза.

Куклы окружают меня плотным кольцом, приводят в себя. Хватают, крепко держат за руки и за ноги. Бридж, королева Кукол, стоит надо мной. Голова ее расплывается, как в «Изгоняющем дьявола», и вот это уже лицо ее Ма. Она наклоняется, чтобы сожрать меня, поворачивает голову, зрители ахают. Ветер раздувает занавески, и вот на нее и на Кукол падает свет из окон. Они отпускают меня, закрывают глаза смешными ручонками. Света они не выносят.

Я знаю, кто они такие. Знаю, что делаю. Срываю с пояса кинжал и вонзаю Королеве Бридж в грудь — ребра ломаются, как тонкие палочки. Она кричит, кричат и Куклы. У Королевы изо рта, носа и ушей начинает валить дым. Она шипит, как сковородка. Тает, как злая Ведьма Запада. Я оглядываюсь на Джуди и подмигиваю — она-то знает, каково мне сейчас. Куклы тоже тают, потому что без нее они не жильцы. Все исчезают, остаются одни их одежки.

Из-за стойки выскакивает Мартина, в монашеском платье, как Джули Эндрюс в «Звуках музыки».

— Микки, Микки, силы небесные! Ты живой. — Она воздевает руки. — Спасибо тебе, Иисусе!

Мартина срывает монашескую одежду. Под ней — платье, такое же, как у Сэнди из «Бриолина», когда она становится грязной шлюхой.

— Микки, я больше не могу быть монашкой. Я люблю тебя. Я знаю, бог не рассердится, если я уйду из монастыря, потому что бог отправил меня на землю с одним и только одним предназначением: отдать тебе мою безраздельную любовь.

И касается губами моей щеки.

— Хватит лизаться, как маленькие, — говорю. — Я хочу показать тебе одну штуку, Мартина.