Хороший сын

Та, что с мешком, передает его той, что в юбке. Вот уж не думал, что нюхальщики будут чем-то друг с другом делиться. Может, они на самом-то деле хорошие. И про них говорят неправду. Парень опускает ладонь на попу той, что в юбке, и елозит там вверх-вниз. Она запускает руку между его ног и начинает там тереть. Мне нравится подглядывать. Тем более что они ничего не знают. Чувствую, как делается тесно между ног, в том месте, про которое я все время забываю, между животом и хвостиком. Там будто медленно бьется пульс, и хвостик подпрыгивает.

Вертолеты. Низко летят, шумно. В них есть такие специальные приборы, с помощью которых тебя могут увидеть сквозь стену, потому что твое тело излучает тепло, я это видел в «Мир завтра». Хочется подглядывать дальше, но страшно, что меня обнаружат с бритского вертолета. Я же не должен здесь быть, они могут приземлиться и арестовать меня. На цыпочках отхожу, вылезаю через пустое окно на тропинку.

Шагаю через Яичное поле, вертолеты гудят в небе, шпионят. В Ардойне за тобой постоянно кто-то следит. Ну, по крайней мере понятно, что с фабрики я ушел и ничего плохого не делаю. Они улетают над Джамайка-стрит.

Иду по полю в сторону Брэй. Вспоминаю тот день, когда мы ходили туда с Папаней. Папаня, я и Киллер. Из троих я один остался.

Слышу голос, оборачиваюсь. Тереза Макалистер. Она больная на голову. Ее никто не любит. Я и подавно. Она живет в дальнем конце нашей улицы, а мы с тамошними не водимся. На ней короткая пышная юбка, вроде как у девчонки, нюхавшей клей. Не вроде — в точности такая же. Тереза Макалистер и есть нюхальщица клея в юбке, которую лапал парень-нюхальщик. Вот я теперь всем расскажу. Парням. Пойду и расскажу. Может, ко мне тогда лучше будут относиться. Хотя мне наплевать.

— Привет, Микки, чего делаешь? — спрашивает.

— Ничего, — отвечаю, пиная травинки.

— Иди, посидим вместе, — говорит она и садится на бугорок. Там может быть мертвый пес.

Больше мне играть не с кем, а сейчас никто не видит. Я никому не скажу, что играл с ней. Сажусь рядом, но не на бугорок. Она сползает ко мне поближе.

— Хочешь? — спрашивает, протягивая мне мешок с клеем.

— Я этим не занимаюсь, — говорю, потирая колени руками.

— А чего?

— Не нравится.

— Спорим, ты никогда не пробовал.

— А вот и пробовал, — говорю.

— Докажи. — Пихает мешок мне в руки.

Теперь не выкрутиться. Не могу же я позволить, чтобы она оказалась храбрее меня, она же девчонка.

— Ладно, давай. — Пытаюсь, чтобы голос звучал, как у заправского нюхальщика. — Только ты первая, — говорю и отдаю ей мешок обратно, чтобы посмотреть, как надо.

Она хватает мешок за верхнюю часть и протаскивает ручки через кулак — как фокусник носовой платок. Разжимает кулак, накрывает нос и рот мешком, вдыхает, а второй рукой выталкивает из мешка воздух. Вонь страшная. Передает мне.

— А что от этого будет? — спрашиваю.

— Говорила ж: никогда не пробовал.

— Просто очень давно, — отвечаю.

— Голова закружится, улетишь отсюда, далеко-далеко. — Она смеется, откидывается назад, на бугорок. — Попробуй, не пожалеешь. — Передает мне мешок.

Мне хочется отсюда. Далеко-далеко. И еще, если я научусь, может, мне удастся подружиться с крутыми парнями в Святом Габриэле. Опускаю мешок на лицо, задерживаю дыхание. Подталкиваю мешок ко рту, вдыхаю немножко.

— Говорил же, что пробовал.

Передаю ей мешок обратно.

— Подойди-ка, помоги мне встать.

Лежа она выглядит даже толще, чем обычно. Подползаю. Голова кружится. У-у-у. Пытаюсь поднять эту тушу. Да, ну она и тяжеленная! Богом клянусь, что целая тонна. Две тонны Тесси из Тенесси. Толстякам лучше не ложиться, они от этого кажутся еще жирнее, а потом пойди их подними. Смеюсь.

— Ты чего ржешь?

И сама смеется.

В голове стучит. Она тяжелая. И одновременно легкая, и кружится. Смешно.

— Ты мне тоже помоги, — говорю.

— Помогаю.

Тяну всем своим весом, но Тереза ни с места. От усилий голова кружится еще больше, все плывет. Бросаю это дело, и тут она резко дергает меня вниз, прямо на себя. Вытягиваю руки, чтобы не треснуться головой, и они попадают ей на сиськи.

— Да блин горелый! — ору я.

Совсем обалдела. Обхватила меня руками, крепко-крепко. Первый раз потрогал сиськи. Она все хохочет. Я остаюсь, где есть. Сжимаю их немножко. Она хочет со мной потискаться. Но я еще никогда такого не пробовал. Поцелуйчики — это да. Но если она позволяет мальчишкам себя гладить, поцелуйчиками не отделаешься.

Мне она не нравится. В смысле, моей подружкой она никогда не будет. Ни за что! Но если я сейчас уйду, она раззвонит, что я отказался ее тискать. Девчонку полагается тискать, даже если она страхолюдина: не потискал — значит, ты полный козел. Но если я потом скажу, что тискался с Терезой Макалистер, все будут надо мной прикалываться, потому что она тупая страхолюдина. Куда ни кинь, везде клин. С другой стороны, разберусь хотя бы, как это делается.

— У тебя есть подружка? — спрашивает.

— Да.

— А вот и нет. Кто?

— Джеки О’Халлоран.

— Кто такая?

— Я с ней на дискотеке на Фолс познакомился.

Откуда ей знать, что это моя бывшая учительница миссис О’Халлоран: в нашу школу ходили только мальчишки.