Холоп-ополченец. Часть II

– Не попытать ли мне казаков позвать? У меня там знакомцы есть!

– Скачи, Михайла, – не выдержать нам одним, – ответил Пожарский.

Михайла выбрался из сечи и помчался, объезжая ляхов, к Москве-реке. Там на берегу толпилось много казаков, держа в поводу оседланных коней. Накануне он как будто видел издали Гаврилыча и очень на него надеялся. Только бы встретить его, а уж он не откажет. Многие из казаков узнавали Михайлу. Они помнили, как он первый рассказал им про бегство Прокопия Ляпунова.

– Ты чого тут, Мыхайла? – окликали они его.

– Братцы! Вы же первые с ляхами бились. Глядите, вон они знамя свое на нашей церкви выкинули! Аль мы то потерпим? Вовсе гибнет Москва! Неужто не поможете?

Тут откуда-то прискакал Гаврилыч.

– Товариство! – крикнул он. – Вон там Авраамий от Троицы сулит оклады с икон нам прислать, абы мы на ляхив вновь вдарили. Аль мы головы свои за оклады продавать будемо? Мы ляхив и так прогоним! Скачим, Мыхайла, и они уси з нами!

Михайла повернул свою лошадь. Казаки быстро вскакивали на коней, и когда он оглянулся, за ними с гиком и криками мчалась целая лавина. Переправившись через Москву-реку, казаки с тыла ударили на поляков, смяли их и заставили отступить, бросая обозы, которые те старались провезти в Кремль к осажденным полякам.

Но кое-где поляки еще держались. Держались они и у Крымского брода. Козьма Миныч, стоявший неподалеку и следивший за ходом боя, подошел к Пожарскому и попросил того дать ему людей, чтоб помочь нашим.

– Бери, кого хочешь, – сказал Пожарский.

Итти за Козьмой Минычем вызвались все, и в несколько минут его окружил большой отряд. Он ударил с ним на ляхов с неслыханной силой. А те, напротив, видя свежий отряд, мчавшийся на них, пришли в полное смятение. Две роты, охранявшие брод, побежали, топча друг друга. Поляки потеряли тут пятьсот человек. Это окончательно решило участь боя.

Ходкевич поспешно отступил.

Еще несколько дней пытался Ходкевич пробиться к Кремлю, но это ему не удавалось. Наконец, седьмого сентября, он дал знать осажденным через лазутчика, что уходит под Смоленск, где стоит король Сигизмунд со всей армией, и скоро вернется с подкреплением. Михайла участвовал во всех схватках с ляхами и всегда лез туда, где бой был всего жарче. Но польские сабли точно обходили его. Кончался бой, а он оставался невредимым. Товарищи удивлялись на него. Видели, что на рожон лезет парень, а хоть бы царапину получил «Заговоренный ты, видно», говорили они.

Ушел Ходкевич. Настало в лагере затишье. Михайле это было тяжелей всего. Только покуда он бился, ни о чем он не думал. А как тихо было, места он себе не находил. Не шла у него с ума Марфуша. Чтоб много не думать, стал Михайла бродить по Белому городу. Да там еще тоскливей было. Пусто везде, одни пни погорелые торчат. Прошел он и к Введенью, где Пожарский с ляхами бился и где Пушкарский двор был. Там тоже все разорено было. И усадьба Пожарского тоже. Тын весь выгорел, так что и не понять, где та усадьба кончалась.

В одном месте как-то странно камни навалены. Подошел туда Михайла, расшвырял камни, заглянул, а там точно дыра в земле глубокая. Ухватился он за камни и спустил ноги. Ноги во что-то уперлись. Вроде как ступени. Лестница будто куда-то под землю вела. Стал он по ней спускаться. Глубоко. Тьма – зги не видать. А там будто ход какой-то начинался. Бог его знает, куда вел он. Может, засада там? Ну так что? Хоть узнает. А убьют, так тому и быть. Ничего он теперь не боялся. «А может, – мелькнуло у него вдруг, – тот ход в Кремль ведет? Можно попытать Маланью вызволить».

Шел он и шел, все дальше да дальше. Кое-где земля обвалилась, но пролезть все можно было. И куда тот ход ведет? Наконец опять лестница началась, в земле вырубленная, как в том конце. Михайла поднялся. Верхние ступени обвалились, а все-таки выбраться можно, хоть и не легко. Выход прикрыт подъемной дверью. Михайла уперся в нее головой и стал изо всех сил напирать. Наконец подалась дверь: запора, видно, снаружи не было. А как отвалилась она, с нее так и посыпался всякий мусор. Верно, давно ее не поднимали. Вылез он – темно. Оглянулся кругом. Где это он очутился? Только сверху немного свет пробивается. Как немного пригляделся, стал различать стены кругом, а в одной стороне поблескивает что-то. Подошел поближе – крест словно большой, – должно быть, распятие было, да ляхи, верно, Христа сняли, серебряный, верно, был, а то и золоченый. Часовня, должно быть. Вот коли она снаружи заперта, так все одно из хода не выберешься. Михайла подошел к двери, налег на нее плечом, она приоткрылась. Вон оно что – у самых Спасских ворот часовня. Выйдешь, сразу могут ляхи с кремлевских стен увидать – догадаются про ход. А, может, тот ход еще и Пожарскому на пользу будет. Надо его повестить. Прямо-то не выйдешь. У всех ворот в Китай-городе караулы.

Михайла пошел тем же ходом назад. Выбрался в Белый город и побежал к стану Пожарского. У его палатки Степка прохаживался. Хоть и не белый у него кафтан, а все-таки нарядный. Видно, что при главном начальнике состоит.