Холод и яд

Местоимение, сладкое и мелодичное, стекло с губ ядом. Фил, бодро прошедший пару шагов, остановился и обернулся мучительно медленно и тяжело, заставляя Варю лихорадочно подбирать слова. Наверняка, эту фразу он понял совсем не так, как было запланировано. Ноги сами понесли вперёд, тонко трещали под подошвами снежинки, сбоку гудели машины, а Варя тараторила, боясь обернуться и взглянуть в глаза парня:

– Понимаешь. Просто… Мы с тобой. И нам хорошо, здорово. С тобой очень здорово, Фил. – Поправила шапку. – Только Тёма. Он же там. В полиции. И ему, наверное, очень фигово. И я… Из меня никудышный друг. Помочь я не могу, – Варя стянула варежку и остановилась, загибая пальцы, – предположений у меня нет, я даже не думаю о нём!.. А ведь должна переживать!

Варя шумно вздохнула. Жёсткий колючий воздух болезненно царапнул грудь, разорвав вдребезги ком в горле.

– Тогда я тоже дерьмовый друг, – тихий выдох Фила обжёг душу раскалённым железом.

Варя покачала головой. Горло изнутри раздирали когти разочарования в самой себе. В её фантазиях друзья должны были делить горе и радость пополам, страдать, если плохо всем. Но задушить собственное неудержимое счастье не получалось.

Варе очень хотелось любить Фила. Гораздо сильнее, чем чувствовать боль Артёма.

– Ты переживаешь за него… А я?

– Ты меришь всё какими-то странными категориями, Варь…

Они свернули во дворы.

Здесь было тихо: не носились дети, не визжали шинами машины. Лишь изредка оглушительно гремели металлические двери подъездов, да хлопали крыльями толстые голуби. Варя задумчиво поднялась на поребрик, тщательно выверяя каждый шаг и прислушиваясь к Филу. Он говорил на редкость серьёзно, и от такого его тона, чуть приглушённого и придушенного, каким обычно изливают душу, кожа покрывалась мурашками.

– Так ведь не бывает: то правильно, а это нет. Вот вообще-то, людей бить неправильно, но Муромцева – можно.

Фил усмехнулся, внимательно глядя на Варю: сработало или нет. Уголок губы дрогнул было, но снова опустился. Сомнения грызли душу.

– Есть ведь какие-то рамки, нормы. Общепризнанные, общепринятые. Ну, например, что дружба – это верность до конца. И друзья вместе до конца… До последнего вздоха.

– Это разве ра-амки? – Фил запрокинул голову, разглядывая ярко-белые пушистые облака в лазури неба. – Это естественно. Рамки – это когда тебе придумали какую-нибудь ерунду, и под эту ерунду тебя подогнать пытаются. Обрезать. Ну, или размазать. А ты сама сейчас себя идёшь и размазываешь по какой-то выдуманной Варе.

«Мама бы сказала, что я накручиваю. Папа – что загоняюсь… – промелькнула мысль, и губы теплом тронула лёгкая улыбка. Варя легко спрыгнула с поребрика. – Может, я правда перебарщиваю?» Варя неопределённо повела плечами:

– Не все рамки – Прокрустово ложе, Фил. Некоторые помогают упорядочивать жизнь, – оправдалась Варя.

По крайней мере, ей было гораздо спокойнее жить, деля окружающий мир, свои и чужие поступки на «правильное» и «не очень». Варя всегда стремилась выбирать правильное и оправдывать ожидания окружающих. В конце концов, она дочь мэра и бизнес-леди, которые всего в жизни добились сами, при этом не потеряв чести и уважения. И ей стоило бы соответствовать успешным родителям.

Они проскользнули в узкий просвет меж многоэтажек, выныривая из недвижимого двора на улицу. По расчищенной узкой дороге гуськом тащились за неторопливым автобусом легковушки, гуляли мамы с детьми. До Вариного дома оставался двор.

Шаги стали меньше и медленнее. Фил подопнул льдинку:

– Ну в конце концов, ты думаешь, Артемон будет рад, когда узнает, что мы тут сидим сопли-слюни-слёзы на кулак мотаем?

– Нет! – хихикнула Варя.

Артём был тем самым неисправимым оптимистом, который всегда находил светлый уголок даже в самом пасмурном дне. Самодовольная улыбка скользнула на губах Фила, но тут же растворилась в мрачном покусывании щеки. Фил вскочил на поребрик и, качнувшись на пятках, выдохнул:

– Больно это. Когда тебя – в рамки.

Это звучало очень и очень горько. Так в детстве иногда плакала Варя, когда ей должны были ставить укол.

Слова комом встали поперёк горла. Фил, стянув перчатки, сердито взъерошил волосы и с деланой беспечностью отмахнулся. Спрятав варежки в карманы, Варя коснулась тёплыми пальцами его холодных ладоней, скользнула по сбитым костяшкам и осторожно сжала его руку. Молча они побрели дальше.

До дома оставался один пешеходный. Варя равнодушно глянула на кислотно-зелёную рамку знака, на потёртые жёлто-белые полосы зебры и резко остановилась.

– Ты чего? – спросил Фил.

Варя, неопределённо качнув головой, развернулась к нему. На миг ощутила себя диснеевской принцессой: Фил смотрел на неё с улыбкой и сверкающим восхищением в глазах. Пальцы медленно, один за другим, отпустили ладонь Фила. Шаг, другой – Варя не верила, что делает это – они с Филом оказались так близко друг к другу, что дыхание замерло. Ладони скользнули по его груди, подушечки пальцев поглаживали шершавые щёки, кончик среднего пальца очертил край пластыря на брови.