Холод и яд

В квартире стоял гул и сладкий запах пиццы, заказанной по случаю приезда мамы: не гречку же ей жевать, в самом деле. Она не успела ни заранее забронировать номер в гостинице, ни снять квартиру, так что Артём решительно пригласил её домой. В конце концов, пять лет назад она была тут полноправной хозяйкой и папа покорно слушал её во всём. Сейчас, конечно, всё изменилось. Артём крутанулся на компьютерном кресле без одной ручки и скучающе покликал мышкой.

Играть без Фила было неинтересно.

Идти в кухню, где на повышенных тонах что-то обсуждали родители, не хотелось. Они хорошо, даже как будто по-семейному, посидели за ужином, празднуя успешное завершение суматошного дела и кратковременное воссоединение семьи Родионовых. И если бы не пять маминых тысяч, вложенных в документы, переданные полицейскому, всё было бы лучше некуда.

Артём подхватил с блюдца последний кусок пиццы и лениво пожевал её, пытаясь выбрать, какую игру запустить. В темноте вечера вдруг навалилась тяжесть одиночества, почти такая же, как там, в камере. Ему было совершенно не с кем поговорить.

С Филом они созванивались в четыре часа дня, и голос у друга был невозможно сонным. Проговорили они минут двадцать: Фил поведал, как мать, как отец, и широко зевнул. Артём немедленно отправил его дрыхнуть без задних ног. Варе звонить не смел: к ней тоже приехали родители, и им нужно было провести этот вечер вместе.

Артём отряхнул пальцы и, надев наушники, решил в четвёртый раз пройти легендарную игру. Он проходил её эльфом-магом, человеком-рыцарем, а на сей раз решил человеком-разбойником: уж очень интересные у них способности. Артём спокойно кликал мышкой, выбирая реплики в диалогах и вспоминая боёвку. В звуки игры начали вмешиваться посторонние звуки – обрывки родительских разговоров.

Мать с отцом ругались. Опять. Как пять лет назад, перед разводом. Артём пытался сосредоточиться на игре, но его убили со второго удара.

– Чёрт… – пришлось перезапускать игру с самого начала: он самонадеянно не стал сохраняться перед боем.

В наушниках была тишина, и родительские голоса звучали всё отчётливее и громче. Ссора набирала обороты и шла хорошо знакомой дорогой: всё чаще и чаще всплывало его имя «Артём»; мама доказывала, что батины методы воспитания плохо сказываются на сыне; батя упрекал мать в разводе.

– Задолбало, – рыкнул Артём, подхватывая тарелку из-под пиццы и твёрдыми шагами направляясь в кухню.

Родители смолкли, едва он появился на пороге с тарелкой в руках. Артём пристально посмотрел сперва на отца, потом на маму и, едко усмехнувшись, положил посуду в раковину:

– Нич-чего не изменилось. Ну сколько можно, а? Я всё детство это слушал. Думал: я вырос, прошло пять лет – может, что-нибудь изменилось. Ага, счас прям! Прости, ма, что я тебя сюда привёл. Надо было тебе реально в гостинице оставаться. Спокойней было б и тебе, и бате, – он взъерошил волосы и развёл руками: – Но прекращайте спорить, кто и как воспитал, а! Я уже вырос таким, каким уже вырос. Пардон, если что не так!

– Тёмыч, да ты что такое говоришь? – отец поднялся из-за стола.

– Тёма, – мама оказалась проворнее и, привстав на носочки, погладила его по голове, – прости. Просто это событие меня совсем вывело из себя. Ты замечательный мальчик.

– Настоящий пацан, – приобнял его отец за плечо.

Артём улыбнулся. Только ему было совсем не весело.

Через пару часов батя завис на любимом раздвижном кресле перед телевизором в ожидании футбольного матча, мама расстилала себе постель на большой двуспальной кровати, а Артём лежал в своей комнате, бездумно глядя в потолок. Мерзкое скребущее чувство тоски никак не желало покидать его, хотя, вроде бы, всё уже было хорошо.

«Какой, к чёрту, хорошо? Варьку с Филом чуть не убили. Лерка… Бросила! – шумно выдохнул в темноту Артём. – Хорошо, блин!»

Дверь тихонько приоткрылась, и в темноту проник мамин шёпот:

– Тёмушка, можно к тебе?

Артём сел, хлопая ладонью по кровати рядом с собой. Мама бережно прикрыла за собой дверь и, крадучись, села рядом. Напряжённо молчали. Мамина рука невесомо скользнула по предплечью и погладила пальцы. Артём рвано вздохнул и ткнулся лбом в мамино плечо.

– Тёмушка, – заботливо прошептала мама, поглаживая его по макушке.

От этого обращения болезненно сжалось сердце, а на глаза навернулись слёзы. Тяжесть прошедшей недели навалилась на него, выжимая все соки, все силы. Артём не смел никому рассказать, как больно сидеть трое суток в запертой комнате и ощупывать разбитый нос. Не хотел признаваться даже себе, что разрыв с Леркой – обидный: ведь когда-то он к ней неровно дышал. И с радостью раскрывал объятия для напуганной Вари: ей пришлось пережить гораздо больше, чем ему!

По сравнению с тем, что испытали друзья, три дня в камере должны были показаться лёгким приключением. В конце концов, Артём не чувствовал, как из-под ног уходит земля, как в кожу впивается дуло.

Однако всё равно было дурно.