Холм псов

– Много лет? Ты, сука, говоришь мне, что в полиции есть его отпечатки пальцев, что тебя кто-то попытается убить, что кто-то похитил и убил твоего лучшего приятеля – и что я не должен этим интересоваться, хотя я поселился у тебя дома? – спросил я.

– Ну, ты всего-то должен просто найти денег. А потом – сразу уедешь. И уже не станешь ни о чем таком беспокоиться, – фыркнул Гжесь.

Я хотел вытянуть его из машины, дать по морде, приложить его головой об машину. В последний момент – укусил себя за руку.

Я хотел выйти из машины и отправиться куда-нибудь – но не было куда.

Мне было тридцать три года, и мне некуда было идти. Я не заслуживал даже поганого независимого польского фильма по своей книге.

Я мог только смириться. С ними, с собой и с ситуацией.

– Где тут пьют кофе? – спросил я.

– Кофе? Дома, – ответил Гжесь, в зеркале заднего вида я видел, как ухмыляется отец.

– Пойдем куда-нибудь, поговорим. Пойдем поговорим хотя бы куда-нибудь, только не домой. Пойдемте наверх, – сказал я и показал пальцем на башню.

За дверьми, за которыми некогда были «Врата», теперь находился ресепшен отеля. Я заглянул внутрь. Уставшая девушка в белой рубахе сидела за стойкой и максимально сосредоточенно глядела в экран смартфона. Но все остальное было ровно таким же, как и тогда – булыжники, доска с плакатами выступающих групп, события года, то есть Михал Байор [51], а раньше – фестиваль диско-пола и кявер-бэнд «Красные Гитары», деревянная балюстрада, реплики рыцарских гербов, выглядящие так, словно их нарисовали дети из спецшколы. Вместо «Врат» в замке сейчас был другой кабак, предназначенный, похоже, для немецких пенсионеров, которые время от времени появлялись тут в крохотных группках; тяжелые деревянные стулья с лого дешевого пива, зонты, собранные в сосульки, грязные пепельницы, растения в поддонах на чугунных стойках. Мы уселись снаружи, официантка – плотная женщина под пятьдесят, в тапочках, с волосами, покрашенными в цвет во`ронова крыла, – появилась минут через пятнадцать.

– Вам я ничего не должен, а? – спросил у официантки Гжесь. Улыбнулся. Женщина не ответила, даже не глянула на него. Я заказал три кофе, она забрала меню и ушла.

– Знаю, что она хочет выстроить развлекательный центр там, где живут те бедняки, – сказал я. – Знаю, что вы с ней сражаетесь и пытаетесь ее отозвать. Знаю, что утверждаете, будто она убила Берната, потому что вы организуете референдум.

– Во-первых, не ори на весь город, а во-вторых, это еще не точно, – сказал Гжесь, хотя площадка оставалась пустой, не слышно было ни шагов, ни голосов, кроме слабого чириканья птиц.

– Нужно начать с того, что все это – ее. Ее и Кальта, – сказал, помолчав, мой отец.

– Какое такое «все»? – спросил я.

– Вот это все, – повторил он, обводя рукой площадь перед замком. – Отель, кабак, замок. Имеет, что хочет.

– Не только все это – сказал Гжесь, вертясь на стуле и снова внимательно осматривая натертые запястья. – Но вообще все, все.

– Все предприятия, обе лесопилки, мебельная фабрика, завод, оно вроде бы какой-то фирмы, но на самом деле – владеет вместе с Кальтом. Все, кроме предприятия Берната, – принялся перечислять отец.

– Ну и? – спросил я.

Оборачиваюсь и вижу, как на подворье замка входит какая-то старая парочка, медленно вышагивающая, по всем признакам – туристы-пенсионеры, в рыбацких шапочках и с бананками на бедре, подпираясь палками для норвежской ходьбы.

– Das ist alles unsere,[52] – засмеялся мой брат при их виде.

– Может, было бы лучше, будь оно ihre[53],– отозвался отец. – Может, было бы лучше.

Официантка принесла три кофе на подносе. Бледно-коричневый, полупрозрачный, едва теплый. Я выпил свой за один раз. Гжесь даже не глянул на чашку, только закурил.

– Она выиграла выборы вскоре после того, как ты издал свою книжку. Из-за твоей книжки, – добавил Гжесь.

– Из-за моей книжки, – повторил я. – Что-то не верится. Выиграла выборы из-за книжки.

Отец отпил глоток кофе.

– Сучья мерзость, – я не знал, он о бургомистре или о кофе.

– Через год после ее выхода. Весь город голосовал за бургомистершу. Она пошла на выборы с лозунгом: «Остановим очернительство Зыборка», – говоря это, он старался не смотреть мне в глаза, словно и ему было немного странно это говорить. – Говорила об этом даже по общепольскому телевиденью: мол, раз уж слава о Зыборке разнеслась по всей Польше, то сейчас по всей Польше о нем станут говорить хорошо. Люди заглатывали это, как молодые пеликаны. Что, мол, Зыборк снова станет красивым. Что мы снова будем им гордиться.

Некоторое время никто не говорил.

– Я знаю, что ты не хотел, чтобы так получилось. Просто не подумал, – сказал отец немного тише, словно бы другим голосом, другим горлом.

– Она серьезно старалась, фоткалась с этим, сука, как его там, Томашем Лисом [54],– добавил Гжесь.

– Да с каким Лисом – с Гугалой [55],– поправил его отец.

Мне сделалось жарко от кофе и солнца, на площадке не было ни одного зонтика, под который мы могли бы спрятаться.