Холм псов

Йоася подходит с пирогом, лицо ее сосредоточено, торт в руках, она протискивается между людьми, поднимается по лестнице, встает рядом с отцом. Отец берет торт, показывает Кафелю. Подставляет ему торт прямо к лицу, словно зная, что Кафель никогда не был хорош в чтении, что ему нужно время, чтобы разобрать глазурованные буквы.

– Хотим передать подарок госпоже бургомистру, – показывает на людей. – Подарок в день рождения.

Кафель не отвечает. Отец поворачивается к людям.

– Мы ведь ей благодарны, верно? Мы благодарны за все те прекрасные вещи, что делает для нас госпожа бургомистр, – он повышает голос, а когда делает это, его лицо снова чуть кривится, я вижу, как бы ему хотелось снова схватиться за грудь, но вместо этого он сильнее прижимает к себе Йоасю, которая пытается спрятаться в его кожаную куртку. – Мы благодарны за то, как госпожа бургомистр отдала все предприятия, землю, замок в руки гангстеров. Мы благодарны ей, верно?

Кто-то свистит, кто-то хлопает, в пятиэтажке за спинами загорается свет в окнах.

– Мы благодарны за то, что все происходящее в Зыборке проходит у нас над головами, – отец тычет пальцем вверх. Легонько подталкивает Йоасю в сторону Агаты, которая стоит у лестницы. Я делаю шаг назад. Юстина продолжает снимать на телефон. Становится все теплее. Боль в животе сменилась изжогой в пищеводе, сухостью во рту и быстрым пульсом, словно бы я закинулся плохим амфетамином.

– Мы благодарны госпоже бургомистру за то, что люди, бедные люди из-под Зыборка, люди, которые

слабы, которых нужно опекать, что люди эти будут вывезены из своих домов в жестяные банки, в мусорные корзины, а может, и еще куда подальше, может, их просто вывезут на газ, на утилизацию, ведь кто знает, что сделает госпожа бургомистр, если уж рядом с ней – бандиты, – говорит отец.

Из-за угла выезжает полицейская машина, первая в этот вечер, останавливается за толпой народа; на миг включает сирену в знак того, что приехала. Пока никто из машины не выходит.

– Мы благодарны за то, что госпожа Булинская на самом деле городом не управляет. Потому что на самом деле управляет тут бандит, который убивает людей! – кричит отец.

Из полицейской машины выходит Винницкий вместе с другим, повыше ростом и званием, который сразу же принимается внимательно осматриваться, ища в толпе кого-то взглядом. Наконец находит проталкивающуюся в первый ряд Добочинскую и хочет идти к ней, но Винницкий придерживает его движением руки.

– Это ее муж, – говорит мне на ухо Юстина.

– И мы ей благодарны за то, что она управляет справедливо, что она останавливает следствие, за то, что самый честный в городе человек умер, заморенный голодом и пытками, в больнице, а полиция сказала, что он сделал это себе сам. Сам, люди, сам! – кричит громко отец, на половину его фраз раздаются аплодисменты. Добочинская тоже хлопает. Как и Агата.

– Ну и прекрасно, Томек, расходитесь уже по домам, – высокий голос Винницкого скользит в воздухе, напоминает тихий писк внезапного торможения.

– А ты сперва съезди проверь, не сожгли ли его снова! – кричит в ответ Гжесь.

Люди начинают смеяться, даже отец улыбается.

– Видите, со мной мой сын, мой сын и его жена, – отец показывает на меня, протягивает ко мне руку, зовет, чтобы я встал рядом. Я встаю рядом. Отец кладет мне руку на плечо. Теперь все смотрят на меня, а я пытаюсь сбежать от этих взглядов, смотрю себе под ноги.

В доме по ту сторону улицы горят уже почти все окна. Отец снова начинает говорить, не снимая ладони с моего плеча. Ладонь у него холодная и твердая, мне не впервые кажется, что она отлита из металла.

– Слушайте, мой сын написал когда-то книжку о Зыборке. Может, помните ее, – говорит отец. – Может, помните ее. В этой книге были дурные вещи о нашем городе. Дурные вещи, которые разошлись по всей Польше. Помню одну фразу из этой книжки. Помню ее. О зле, что спрятано под тротуаром, под улицами, под землей. О зле, которое сидит там и ждет, и время от времени оно выходит на поверхность, чтобы сделать свое дело.

Я удивлен, что отец запомнил хотя бы одно предложение из моей книжки, удивлен настолько, что на миг забываю обо всем остальном.

– И я был на него зол, скажу вам так, – говорит он теперь с истовостью настоящего политика, его собственные слова распухают в нем, не помещаются в горле, в грудной клетке. – Я был очень зол. Как он мог так опустить мой город? Наш город, в котором мы все живем, существуем, неважно, сколько людей отсюда выехали.

Вижу, что он посверкивает, что сотни капелек блестящего пота появляются на его выбритом черепе.

– Но теперь мне кажется, что Миколай был прав, – говорит отец. – Тут есть зло. Тут, среди нас. Оно есть и хочет нас заразить. Превратить в стадо больных коров. Вот чего хочет это зло. Чтобы мы молча ходили в навозе, на все соглашались. Чтобы мы были такими же злыми, как это зло, но – глупее. Чтобы нами можно было управлять.

Люди рукоплещут еще сильнее. Пустые пластиковые стаканчики падают на землю один за другим.