Хокни: жизнь в цвете

Он не побоялся высказать то, что думает, и метнуть гранату в стан критиков. Искусство принадлежит художникам, а не теоретикам. В конце концов, он всегда плыл против течения и не имел ничего против скандала, который привлек бы внимание к его творчеству. Однако он был рад осенью уехать из Лондона и укрыться в Нью-Йорке, где ему работалось спокойнее. В октябре в галерее его нью-йоркского галериста Андре Эммериха открылась его персональная выставка, где были представлены те же работы, что и в Лондоне, – к ним добавилась еще картина, которую он тем временем закончил: она изображала Генри в момент, когда он разглядывает прикрепленные к ширме репродукции. В вечер вернисажа галерея на 57-й улице была битком набита народом. Эммерих был рад тому, что посетить вернисаж снизошел сам Хилтон Крамер. В окружении своей свиты, с молитвенным благоговением ловившей каждое его слово, великий американский критик приветливо обратился к художнику. Его имя почтительно передавалось из уст в уста. Он слыл богом в своей области, и его присутствие расценивалось как подлинное признание. Было ясно, что Дэвид в свои ровно сорок лет больше не может оставаться незамеченным.

Спустя несколько дней, ранним утром, Эммерих позвонил ему.

– Вышла статья Крамера, Дэвид, и я очень расстроен: он посмеялся над нами.

Дэвид вздернул брови. Он не ожидал такого. В день вернисажа казалось, что критик благосклонно оценил его работы.

– Все так плохо?

– Он очень суров. Вот ведь коварный! Не знаю, какая муха его укусила. Наверное, он настроен против англичан или ему не нравится твой успех. К счастью, твоя репутация от него не зависит. Другие отзывы превосходны, и все работы уже проданы.

– Я художник уже двадцать пять лет, Андре, и не Крамеру говорить, чего я стою. Да и вообще, по моему мнению, он уже вышел в тираж. Его нападки мне только льстят.

Повесив трубку, Дэвид сбегал в лавочку на углу, чтобы купить «Нью-Йорк таймс». Он прочитал статью на ходу, возвращаясь в квартиру, которую снимал неподалеку от Генри. Крамер начал вроде бы с комплиментов: картины, выставленные в галерее, писал он, были милыми, забавными и нравились публике. «Но почему же, – продолжал он, – я нахожу их, скажем так, поверхностными и даже ретроградными?» По его мнению, это было похоже на салонную живопись девятнадцатого века, припудренную второсортным модернизмом. Он говорил о триумфальном возвращении того, что можно было назвать «буржуазным искусством», дополненным в придачу деталями, когда-то оскорблявшими буржуазный вкус. В завершение он давал понять, что Дэвид слишком легковесен для того, чтобы воздать должное воображению Уоллеса Стивенса.

Дэвид расхохотался. Крамер явно хотел его уничтожить. Статья, со всеми этими риторическими вопросами, была просто из ряда вон. Настоящее убийство. В основе ее был все тот же старый спор – серьезность против удовольствия, – облеченный в ловко завернутые фразы. Он вырезал колонку со статьей из газеты и повесил ее на стену в своей мастерской – небольшое напоминание о глупости критиков и той пропасти, что отделяет их от тех, кто занимается творчеством. Несомненно, критиков раздражало само понятие удовольствия: озлобившись раньше времени, не имея других талантов, кроме как хаять все подряд, они ненавидели любой успех, если только сами искусственно не создавали его своими напыщенными словами!

Чуть позже ему позвонил Генри. Он только что увидел газету, очень расстроился и хотел знать, не принял ли его друг все слишком близко к сердцу. Его искреннее беспокойство вызвало у Дэвида раздражение, так как ясно показывало, какой силой обладает критика. Он понял, что его ожидают любопытные взгляды – притворно сочувственные и втайне торжествующие – и что отныне ему грозит быть припечатанным ярлыком. Злые языки найдутся повсюду, а успех всегда притягивает завистников. Он успокоил Генри: Крамер ничуть его не задел.

– Он называет поверхностными те работы, над которыми я – ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой, – размышлял годами! Это какой-то бред. В конце концов, ничего удивительного: мир тесен, и по большому счету это я первым развязал войну. Крамер наверняка прочел статью в Art Monthly. Он защищает свою братию.

Ему нужно было решать более важные вопросы. Где он будет жить? В каком городе ему лучше обосноваться вместе с Грегори, чтобы приняться за работу?