Ходынка

Джугаев допил чай, шумно крякнул и, стерев пот со лба, — узкой белой полоски в зарослях черной как смоль шерсти, — тут же принялся наливать себе второй стакан.

— Есть мол, на свете скатерть-самобранка — значит, есть и другие чудеса — продолжал Дулин. — А раз есть чудеса, есть и боженька! А раз есть боженька, значит, царь — его помазанник, ибо несть власти, аще не от Бога! О, канальи! — Дулин воздел к потолку сжатые кулаки и потряс ими. — Товарищи! Народу не дают повзрослеть, стать гражданами своего отечества, взять собственную судьбу в свои руки. И в этой обстановке Центральный комитет решил пойти на чрезвычайные меры! Товарищи! Нынешняя так званная коронация дает нам небывалые возможности! Путь страданий, лежащий перед народом, можно и нужно сократить! И притом изрядно! Народ должен отвыкнуть от детства и влиться в семью европейских народов! Выхода, товарищи, нет! Либо русский мужик отвыкнет от детства и станет ответственным гражданином, либо он останется с соской во рту и чрез сию соску сопьется окончательно и навсегда, чем вычеркнет себя из семьи европейских народов! Tertium non datur! [17]На подлинный смысл этой коронации и самодержавия вообще народу надо указать действенным примером! Ткнуть русского мужика харей в его филистерское отражение надо тоже! А сделать это придется сурово, но справедливо!

Джугаев звучно хрустнул очередным куском сахара. Бельский сморщился и потер челюсть.

— Нельзя ли потише? — не выдержала Ольга. Голос ее, впрочем, прозвучал не столько раздраженно, сколь кокетливо.

Джугаев поднял голову и удивленно взглянул на нее.

— Да-да, я вам говорю — произнесла Ольга. Она сняла очки и посмотрела прямо в фаюмские глаза Джугаева. Улыбка, заигравшая было на лице девушки, начала угасать.

— Бирыс! — ответил Джугаев. — Мочёлка сопливая.

— Что-о-о? — воскликнула Ольга. Лицо ее мгновенно покрылось крупными багровыми пятнами. Беспомощно оглянувшись, Ольга остановила взгляд на Дулине.

— Ах ты ж, мочёлка! — сказал Джугаев. Он сгреб оставшийся на тарелке сахар и швырнул его Ольге в лицо.

Все сидевшие, за исключением Джугаева, вскочили со стульев.

— Джугаев! Я ведь уже говорил вам! — крикнул Палачев-Монахов. — Что вы себе позволяете!

— Стыдитесь! — крикнул Дулин.

В комнате воцарилась тишина. Спрятав лицо в ладонях, Ольга беззвучно плакала.

— Стыдитесь! — повторил Дулин. — Так-то вы понимаете свой долг перед народом! А известно ли вам, какие университеты прошел ваш товарищ? Не известно! Стыдитесь! И подумайте хорошенько на досуге, где вы получили свой румянец во всю щеку и свою боярскую, да-да, боярскую стать! И в каких трущобах, в каких эргастериях и казематах был выкраден румянец для ваших щечек, образованная барышня! Об этом тоже подумайте! Об этом давно было пора подумать! Раньше, чем вы принялись заигрывать с народом-с!

Ольга всхлипнула в последний раз, судорожно вздохнула и умолкла. Джугаев залпом выпил второй стакан заварки с кипятком и высморкался.

„Ничего… молодая еще…“ — краем уха выловил Десницкий из шепота „пятерочников“. Чьи-то руки потянулись к кранику самовара. Рукав с пуговицей почтового ведомства метнулся к рассыпанному на полу сахару. Хлопнула пробка сидра.

— Давненько я хмельного не пивал!

— Будет вам, батенька! Это ж слезы, а не хмель! Вот у нас на Дону…

„Бежать! Непременно бежать!“ — мелькнуло у Десницкого.

Ступеньки за дверью скрипнули, дверь приоткрылась и в комнату проскользнул Смирнов собственной персоной. Он кивнул Дулину, подошел к Джугаеву и что-то прошептал в его ухо.

Джугаев недовольно поднял голову и вопросительно взглянул на Смирнова.

Смирнов опять нагнулся над ухом семинариста, тут же отпрянул и поморщился — видно было, что шерсть на голове Джугаева неприятно щекотнула его лицо — потер кончик носа и снова что-то прошептал.

— Э-э-э-эшмахма дасцхвелос! [18]— прорычал Джугаев.

Смирнов выпрямился и замер в выжидательной позе. Джугаев бросил в рот очередной кусок сахара, отхлебнул чай, громко глотнул, а затем снял ногу с краешка стула, на котором сидел Палачев-Монахов, сбросил сапог и принялся разматывать портянку.

Запахло сыром бри. Уже вполне оправившаяся Ольга встала и, громко стуча башмаками, вышла на лестницу.

Джугаев вытащил из портянки нож — большой и страшный, как у людоеда из „Мальчика-с-пальчика“ в красочном базельском издании — и, не глядя, метнул его в пол. Нож на вершок вошел в широкую некрашеную доску и запел голосом разбитой гитары. Джугаев снял еще один слой портянки, под которым оказался шерстяной носок, извлек из носка ключ и, взглянув в глаза Смирнову, бросил ключ на стол.

Смирнов по-английски улыбнулся, подобрал ключ и направился к выходу.

— Постойте, Смирнов! — произнес Дулин. — Вы что же, не останетесь?

— Задержусь! — передумал вдруг Смирнов.

Десницкий выскользнул на лестницу. Ольга стояла там, сложив руки на груди. Она с ненавистью посмотрела на дверной проем и отвернулась к окошку, за которым садилось солнце.

— Куда ж нам плыть… — пробормотал Десницкий. При виде тонкой шеи, покрытой завитками русых волос, ему вдруг стало жаль Ольгу. Он осторожно положил ладонь на ее плечо.