Хмельницкий. Дума о гетмане Богдане

События, однако, явно развивались в другом направлении. Старец Иов дал ясно понять севским воеводам, что магнаты не примирятся со своей неудачей на сейме под Люблином. «На лета, — говорил он, имея в виду лето 1647 г., — де, от панства на короля будет великой рокош, и чаят, де, что на лето короля с королевства ссадят». В таком положении казачество не могло не видеть прямую угрозу своим интересам. Их положение в Речи Посполитой, и так весьма нелегкое, должно было еще больше ухудшиться после низложения доброго, готового помочь казакам монарха и сосредоточения всей власти в государстве в руках враждебных казакам магнатов-»ляхов». В таком взгляде на положение дел в стране следует видеть одну из причин того, почему казацкое восстание вспыхнуло именно в 1648 г.

Неудивительно, что в этих условиях выступление Хмельницкого против установившихся в Речи Посполитой несправедливых порядков началось с похищения им хранившихся у одного из представителей казацкой старшины королевских «привилеев» и что это событие, как известно, получило отражение даже в украинских народных песнях [12. Ч. 2. С. 164].

Король Сигизмунд III Ваза (1566–1632). Король Польши и Великий князь Литвы, король Шведской империи (в 1592–1599 гг.)

По сообщениям полоняника Никиты Гридина, который бежал из Крыма и «был в Запорожском войске года с полтора», Хмельницкий «пришел в Запорожское войско с королевскими листами» в самом начале 1648 г. [10. Т. II. № 357. С. 231]. Что говорил Хмельницкий о «королевских листах» собравшимся за порогами казакам, позволяют судить собственные слова гетмана, рассказывавшего московскому гонцу Григорию Климову, что «послал, де, от себя король в Запороги грамоту к прежнему гетману, чтоб сами за веру христианскую греческого закона стояли, а он, де, король будет им на ляхов помощник, и тот, де, королевской лист от прежнево гетмана достался ему Хмельницкому» [6. Т. II. № 16. С. 41]. Возможно, к этим же рассказам Хмельницкого восходит и сообщение в одном из слухов лета 1648 г. о документе, «какову дал на себя запись король Владислав, что быть им черкасом вольным и давали /бы им?/ стацею» [6. Т. II. № 352. С. 227].

Как проницательно отметил М.С. Грушевский, то, что говорил о королевских «привилеях» Хмельницкий, существенно отличалось от реального текста документов, выданных казацким представителям на их тайной встрече с королем Владиславом IV [12. Ч. 2. С. 165]. Этот же исследователь верно отметил, что успех агитации Хмельницкого не в последнюю очередь был связан с тем, что представление о том, что король является союзником казаков в борьбе с панами — «ляхами» было не новым [12. Ч. 2. С. 174]. В свете того дополнительного материала, который удалось собрать о настроениях и представлениях украинского казачества 20-30-х годов XVII в. можно утверждать, что к середине столетия такое представление утвердилось в сознании казачества очень прочно, а события 1646–1647 гг. дали сильный толчок к его оживлению.

По мнению М.С. Грушевского, самому Хмельницкому такое представление было чуждо, и он использовал его лишь в целях агитации [12. Ч. 2. С. 174]. Однако никаких доказательств в пользу этого утверждения ученый не привел, а то, что мы знаем о действиях Хмельницкого в первые месяцы восстания, говорит скорее о том, что он и сам находился под определенным воздействием этих воззрений.

Для участников восстания наличие в руках Хмельницкого королевских «привелеев» было ощутимым доказательством правильности их убеждения в том, что глава государства стоит на их стороне. Это убеждение давало восставшим дополнительную уверенность в справедливости, законности их действий (и соответственно — незаконности, несправедливости действий их противников) и одновременно порождало надежду на то, что в своей борьбе они могут рассчитывать на содействие тех сил в Речи Посполитой, которые во главе с королем готовы отстаивать законные права «русского народа» и его главной, наиболее активной части — казачества.