Хмель

Девушка стояла возле двери, окрашенной охрой. Запомнилось: на желтом – белое, слепящее.

– Вы – Тимофей Боровиков?

– Он самый.

– Бабушка вас очень ждала.

– Вы ее внучка?

– Внучатая племянница. Или правнучатая даже.

Тимофей от неожиданности чуть не свистнул.

– Может, вы дочь урядника Юскова? – И сразу почувствовал боль в плече и в боку.

– Что вы! У дяди Игната нет детей.

– Чья же вы Юскова?

– Елизара Елизаровича. Дарья. Что так поглядели?

Боль в плече усилилась. Тимофей попробовал поднять руку выше головы и не смог.

– Здорово меня ударило. До сих пор в ушах звенит.

– Еще сказали, что не боитесь грозы.

– Я сказал: гроза – не урядник. Если бы и убило – просто случайно. Другое дело – урядник. Он бы не промахнулся.

Дождь перестал; тучу пронесло; откуда-то из-за берез сочились закатные лучи солнца.

– Где же бабушка? – промолвила Дарьюшка. – Наверное, к поселенцам ушла со своими травами. Она всегда так: то лечит, то утешает. Если бы все были такими, как бабушка Ефимия, хорошо бы жилось на свете, правда? А вот и она!..

Бабушку Ефимию с ее приживалкой Варварой поселенцы привезли на телеге. Завидев Тимофея с Дарьюшкой, бабушка Ефимия что-то сказала Варваре, и та быстро поднялась на крыльцо, отомкнула замок.

Начались хлопоты с чаем, общие и личные воспоминания, разговор о манифесте царя, о войне.

Ефимия глядела на молодых, думала: «Неисповедимы пути сердца человека к человеку!» Куда можно было скрыть смущенье Дарьюшки, когда она вдруг переглядывалась с Тимофеем? «Мои, мои глаза у лебедушки, – радовалась Ефимия. – Дай Бог, чтоб святостью любви засветились Божьи свечечки в глазах Дарьюшки. Полюбить бы ей Тиму? Чем не пара? И сам собою красив, и умом Господь не обидел. Беден? Оно и хорошо, ладно. Чист и светел, как Рождество Христово. Надо бы Дарьюшку приобщить к Песне песней. Псалмы Давыдова пусть не читает, а вот Песнь песней – назубок заучит. Вот уж поставлю я шиш под нос Елизарке-индюку. Выхвачу у него из-под носа любимицу – пусть попляшет». Все остальное время вечера она думала об этом.

С тем и заснула старуха.

III

Удивляла Дарьюшка, недавняя гимназистка, переменчивая, дотошная, ищущая заветный красный огонек – таинственный и загадочный, как сокровенная мечта о счастье.

Ей все хотелось знать. И в какой партии состоял Тимофей в городе, и о чем разговаривали на подпольных сходках, и кто такой Маркс, и что за «Коммунистический манифест», за который Тимофея посадили в тюрьму, и самое главное – не отступит ли сам Тимофей от революции.

– Угадайте, где мы вчера были с бабушкой? Под вашим тополем! – вдруг сообщила Дарьюшка. – Сидели там и говорили про раскольников. Я слушала бабушку и все думала, думала. Жутко под тополем. Очень! Такие мысли лезут в голову. А вы не отречетесь, а?

– Нет. От чего мне отрекаться? Богатства у меня нет. Одни голые руки. Но по двенадцать часов мантулить за гроши не согласен. И с жандармами мириться тоже не хочу.

– А если к вам свалится миллион?

– С неба, что ли?

– Пусть с неба.

– Ко мне не свалится. Надо мною небо дырявое.

Потом Тимофей рассказал про стычку с отцом на покосе, и Дарьюшка окрестила его Микулой Селяниновичем. Над Филей хохотала от души и хлопала в ладоши. «Ваш Филя переживет всех нас, вот вам крест!» – И перекрестилась.

Им было хорошо и весело. Коротенькая ночь – первая ночь мировой войны – сблизила их.

– Светает, – тихо воркнула Дарьюшка и, глянув на Тимофея, вспыхнула до черных волос.

Когда Тимофей ушел, Дарьюшка накинула на плечи оренбургский платок и, открыв створку в горнице, села на подоконник. Жаркая, трепетная, молчаливая.

«Он еще угловатый, но хороший, откровенный и без вранья», – будто кто шепнул Дарьюшке.

«Кто?» – спросила себя Дарьюшка.

«Микула Селянинович!»

И, ткнувшись лбом в косяк, заплакала.

Печаль девичья солью омывается.

«Я – белая птица!» – твердила Дарьюшка слова Тимофея, испытывая приятный озноб, словно кто влил в нее ковш хмельной браги. Кровью било в виски, сладко ныло сердце.

Тимофей в этот момент летел к дому, не чуя под собою ног. Нечто новое, необозримое, сильное заполнило его сердце.

У юности во все времена свои непреложные неизменные законы.

IV

Тесно стало Дарьюшке в отцовском богатом доме в Белой Елани. Отец – Елизар Елизарович Юсков, миллионщик, пайщик Енисейского акционерного общества промышленности и торговли, владел двумя паровыми мельницами, торговал скотом с Урянхаем, имел в Минусинске крупчатную мельницу, был в деле с золотопромышленником Ухоздвиговым. Братья Елизара – Игнат-урядник, Михайла, Андрей и Феоктист – слыли на деревне за богатых хозяев. Кержаки побаивались Елизара не менее Господа Бога: руки – что медвежьи лапы, если подвесит горяченькую – конь не устоит на ногах.

Сам старик Юсков, дед Дарьюшки, хитрющий федосеевец-рябиновец, содержал шорную мастерскую – изготовлял редкие наборные шлеи с малиновым звоном.