Хлеб и соль

За столом в избе — знакомые чеканихинские мужики и посредине заместитель председателя колхоза Скрылев. Он уже неделя как приехал в Бобровку принимать лес. На нем черный начальнический френч; лицо сухое и значительное, бровастое. Только под глазами кожа чуть обмякла, порозовела. Глаза мокрые.

— Ну что, Дунькин, — сказал Скрылев, — какие вы ребята?

— Мы ребята ежики, — выкрикнул Санька. — У нас в кармане ножики. Сами ножики куем, а в солдаты, шиш, пойдем! — Зубы у него ляскнули. Тело передернулось под мокрым ватником. Он сел на пол возле порога. Все засмеялись.

— Ну ладно, — сказал Скрылев, — давайте-ка с прибытием... Чтоб завтра лучше трактор заводился. — Он достал из-под стола пол-литровку, налил сначала Леньке, потом трактористу, еще меньше двум колхозникам и совсем мало паромщику. Все выпили по очереди и закусили. На столе стояла одна кружка, лежала буханка пшеничного хлеба да шматок сала.

Себе Скрылев налил после всех. Ему досталось чуть поменьше полбутылки.

— Остатки сладки, — подмигнул он, и его мокрые глаза вдруг прояснились и сухое лицо стало добрым, улыбчивым.

Ленька сидел, не сняв фуражки, и чувствовал, как все холоднее становится ремешок фуражки, какой приятный этот холодок. Он смотрел, как Скрылев несет ко рту кружку, и глянцевый ремешочек все ощутимее холодил ему щеки.

— Стой! — крикнул Ленька. — Сам пьешь, а Саньке почему не налил? Думаешь, он дурак, да? А он, может, еще и тебя умней. Он в Юше искупался, весь мокрый сидит. Думаешь, ты начальник, так можешь все сам выпить? А здесь река, степь, — понял? Здесь все начальники.

Захмелел Ленька. Крошки во рту не было за весь день.

— Вот, — сказал он и обвел всех задичавшими глазами: с кем еще сцепиться?

— Ах так, — сказал Скрылев. — Ах так... Так, значит? Да я тебя... — И полез из-за стола, загодя приготовив кулаки.

...Невесть что еще могло произойти, но Санька вдруг запричитал с порога:

Председатель наш вприсядку,
Заместитель — трепака,
Загубили всю скотину
Два колхозных дурака.

Все посмеялись. Обозвали Саньку разными одобрительными словами. Ни Скрылеву, ни Леньке уже не захотелось драться. Они остыли. Стычка закончилась словесно.

Сошел снег, степь почернела, и опять белая краюшка гор проступила на юге... Взять бы и дойти до этих гор. Только когда? Сейчас надо кормить свиней, потом чистить свинарник.

А в горах — снег. Маша вспомнила, какой снег был в лесу. Ей казалось, что снег пахнет свежеиспеченным хлебом. Это, наверно, оттого, что Маша каждый день пекла хлеб для лесорубов, для Леньки Зырянова.

...Вот если бы с Ленькой на мотоцикле. Наверное, за день можно доехать. Обязательно надо будет... Живем у самых гор, а гор ни разу не видели. Можно отпроситься на день. Прийти к председателю, когда Скрылева нет. Скрылев не пустит...

Надо будет с собой пирогов взять. Остановиться где-нибудь на лужайке. Наверное, в горах есть лужайка. И вода... Вода в горах чистая-чистая.

Маша долго еще смотрит на краюшку горы. Потом идет деревней: надо найти зоотехника. На двери клуба объявление:

«Сегодня в семь часов состоится комсомольское собрание.
Повестка дня.
Прием в члены ВЛКСМ.
Исключение из членов ВЛКСМ.
После конца танцы под гармонию».

Маша прочла объявление. Кого же это исключать? Что-то затеял Дегтярев! Что это за повестка — «исключение»?

Комсомольцы сидят на скамейках против сцены. На собрание пришли даже прицепщицы с дальней бригады. Не пришла только Настя Табанчукова, бывший комсомольский секретарь. Зачем ей ходить на собрания, если у нее есть муж? Дай боже в своем хозяйстве управиться.

У стола на сцене стоит Санька Ежик. Он задрал кверху подбородок и глядит и вроде не глядит в зал. Весь он непохожий на обычного Саньку. На нем белая рубаха в полоску и кирзовые сапоги — прямо из магазина.

— Расскажите вашу автобиографию, — строго говорит ему Дегтярев.

Санька еще выше задирает подбородок. Всем видно, как по тоненькой его шее беспокойно ходит косточка — кадык.

— Вон Леня Зырянов знает, — сказал Санька и проглотил кадык. — Мы с ним вместе робили. За конями ходили. Коров пасли... Мы с ним еще и прицепщиками были... — Санька подумал-подумал немного, припоминая, что еще было в его жизни, и сказал тихо: — Еще я поварить могу, Маша меня, Тинина, научила... — Санька кончил.

— Какие еще будут вопросы? — спрашивает Дегтярев.

— Каким должен быть комсомолец? — это Маша Тинина спросила.

Санька отвел назад плечики, так что под рубашкой проступила его узенькая, тощая грудь. Он сдвинул вместе ноги и подался весь вперед. Он сказал:

— Комсомолец должен быть во всем первичным.

Слово запомнилось из устава: «первичным». Его и произнес Санька, робея и гордясь.

— Каким, каким? — спросили из президиума. — Наверное, передовым?

— Ну... — Санька изумленно оглянулся. «Что тут может быть непонятного?»

Все улыбались.