Хлеб и соль

Слова всё сыплются. Много их там скопилось, на печке.

Петр похлебал молока, лег спать.

Утром встал в шесть, пошел в правление. В председательском кабинете уже сидит народ. Петр тоже сел, задымил махрой.

На стенах кабинета — бумаги. На бумагах — желтые столбики и цифры. Растет колхоз в Чеканихе. Председатель сидит за столом, и Петру видно, как он надежно обхватил ногами табуретные ножки. Колени у него широкие. Петр разглядывает председателя. Не первый день тот председательствует, а все интересно: непривычный он, новый для Чеканихи человек. Москвич. Тридцатитысячник.

Председатель щелкает на счетах и говорит:

— Строить надо. Лесу для начала нужно не меньше сотни кубов. Свинарник новый — раз. Гараж надо? Надо. Машин развелось восемь штук. Ясли. И так домов хотя бы десять поставить, для колхозников. Вон у Дегтярева изба на ладан дышит... А? — Председатель смотрит на всех разом так, словно ждет ответа, и ответ этот ему заранее приятен.

— Правление пора строить, — вставил Скрылев.

— Ну, это пока отложим. Под этой крышей еще можно править. Да... Так я думаю, Петра мы бригадиром пошлем в лес на делянку. Он теперь у нас комсомольский вожак — поднимает молодежь. Как ты, Петро?

— Если направите, я что ж...

— А как ребята?

— Я поговорю, у меня все согласные будут.

— Ну вот, давайте. Трактор с вами отправим. А то, я гляжу, его тут приспособили сено возить. Наложат на сани копенку и айда. Это не дело. Сено можно возить на лошадях.

— МТС будет против, — сказал Скрылев. — В договоре ничего нет насчет лесозаготовок.

— Ничего, отправим трактор, а там уж как-нибудь будем расхлебывать.

Петр идет по улице. Деревяшка совсем расшаталась. Пора ее менять. Надо ехать в Барнаул за новым протезом. Теперь уж до весны...

Санька Ежик бредет куда-то, болтая рукавами, издалека кричит:

— Здравствуй, дядя Петр.

Петр опять остановился.

— Ну ты, что ходишь? Давай собирайся. В лес поедешь. На заготовку. Чем без дела околачиваться. Хорошо будешь робить, в комсомол поступишь.

Дунькин сейчас же заголосил частушки, которых знал великое множество:

Шел я лесом просеком,
Нашел пилу с колесиком,
Колесико вертелося,
А мне пилить хотелося.

И зашлепал драными ботинками по густой черноземной грязи.

...Ленька Зырянов мчится на мотоцикле узкой машинной колеей, проложенной по грязи. Фуражку сдуло на затылок, только козырек торчит. Сзади сидит Маша Тинина.

— Стой! — кричит Дегтярев и машет руками. — Ехай сюда.

Ленька остановился, а глаза его все вздрагивают и рука крутит правую рукоятку, поддает газу. Ур-р-р-р — взревывает мотоцикл. Ему, как и Леньке, охота мчаться по узкой колее.

— Ну, все гоняешь, — говорит Дегтярев. — Собирайся, в лес поедем. На делянку.

— А ты что за указ? — высунулась из-за Ленькиного плеча Маша. — Пусть председатель и назначает. Леня уж сколь ездил. И кроме него есть мужики.

— А что? — обрадовался Ленька. — В лес так в лес.

Ур-р-р-р — обрадовался мотоцикл, рванулся. Маша обернулась на ходу:

— Дегтяре-е-в! Возьми и меня в лес. Я пова-ри-и-ить буду.

...Белая краюшка гор виднеется на юге. Первая снежина повихляла в воздухе, выбирая, где бы сесть. Ничего не нашла подходящего, тихо спустилась в грязь и растаяла. Такая участь у первых снежин. Зато тем, что прилетели позже, удалось подольше прожить на земле... Они выбелили степь, и краюшка гор превратилась в простой холмик, а потом потерялась вовсе в белизне.

Петр Дегтярев не заметил, как пропали горы. Они ему ни к чему. Ему некогда глядеть на горы. У него — свое дело.

Инструктор райкома комсомола добирался до лесной делянки двое суток. Председатель колхоза в Чеканихе дал ему лошадь и кошевку. Потом собрал газеты и журналы, что скопились на столах в правлении, сходил к себе домой, принес стопку книг, запаковал все это в мешок и сам уложил на дно кошевки, в сено. Туда же положил кульки с вареной гусятиной, с салом, с яйцами, пристроил бутылки с молоком.

Жена Петра Дегтярева Елена провожала кошевку до последней деревенской избы, все говорила о том, какой у нее муж незаменимый человек, как без него не обойтись в колхозе.

— Скажи ты ему, — говорила Елена, — чтобы много на себя не принимал. Ведь люди при нем отправлены. А он бригадир. На нем только руководство. За всех делов не переделаешь. А ему ведь все мало... — Видно было, Елене нравилось говорить вот так о своем муже.

Радио, что с недавних пор целые дни пело на столбу возле клуба, сообщило на дорожку о погоде: температура 48 — 50 градусов.

Инструктору было очень холодно ехать. Очень долгая была дорога. В сущности, можно ему было и вовсе не ездить теперь в тайгу, дождаться тепла. Но об этом он не подумал ни разу. Все поворачивался спиной к своей лошадке, чтоб уберечься от хлесткого воздуха, не пустить его под тулуп. Бежал следом за кошевкой, изо всех сил прижимал к носу и лбу заскорузлые от мороза рукавицы.