Хлеб и соль

— Лесорубничать — это тебе не взносы собирать...

Чеканихинцы были очень довольны.

...Инструктор жил в лесу три дня. Он работал на делянке, провел открытое комсомольское собрание, выпустил боевой листок, рассказывал по вечерам обо всем, что читал, что слышал в районе, что узнал, служа в армии. Иногда он слушал сам, лежа в вагончике, на верхней полке, глядя, как прорывается в щели закупоренный в железную печку огонь, как его красная тень шарахается по стенам. Больше всех рассказывал Санька Дунькин.

— Вот, значит, один царь был, — говорил Санька, заплетаясь в словах. — Как женится, ночь переспит, а утром ей голову отрубает. И вот на одну нарвался. Она ему «Восемьдесят тысяч километров под водой», «Таинственный остров», «Капитан Немо» — все рассказывала тысячу и одну ночь. Только начнет спать — она ему сказку. До половины дойдет — уже рассвет. Он ей и не отрубает голову, ему интересно. Больше трех лет рассказывала, а потом уже зовет: Юрка! Иди сюда. Уже сын у них, Юрка. Ну, он увидал, так и не стал ей рубить голову.

Все перепуталось в Санькиной голове. Но никому, видно, не хочется поправлять Ежика. Только хохочут да просят: «Ври дальше! Накручивай!»

Хорошо лежать на полке, тепло. Ноги, и спина, и плечи натружены за день, уши наморожены, горят. Думается спокойно-спокойно. Закроешь глаза — в них снег и сосны крутятся на собственных пнях и пилы шоркают по дереву. Очень не хочется уезжать отсюда.

— Коллектив у тебя ничего, — сказал инструктор Дегтяреву. — Так все хорошо. Только ты подумай о росте рядов. Я тебе тут устав оставлю. Подработай. Пожалуй, можно Дунькина принимать. Он просился. Ну, и еще кое-кого. Ребята у тебя отличные.

— А чего ж, можно. Он тут у нас заместо патефона. Без него бы скучно было. И так он парнишка старательный.

Вода в Юше чистая, как зима. Зима в Чеканихе холодная, как вода в Юше. Далеко на юге видны Алтайские горы. Они белые, и розовые, и бурые. От Оши до самых гор — степь.

Леньке Зырянову надо гнать по Юше сплотку пихтачей из-под самой Старой Барды. Зимой он валил пихтачи, цеплял их тросом к трактору, помогал стаскивать на берег.

...Ленька стоит на носу сплотки, держит в руках чуть затесанную рукоять греби — целого пихтового ствола — и пошевеливает эту рукоять.

Узкая сплоточка приплясывает на воде и несется вперед, как ярая щука. Глаза у Леньки вздрагивают от азарта. На голове пограничная фуражка с зеленым кантом, брат привез. Блестящий черный ремешок от фуражки опущен под подбородок.

Юша несет Леньку, вспарывает пополам степь и блестит, как новенький, шустрый ножик. Ленькино сердце замирает от бесстрашия.

У задней греби стоит Санька Дунькин. Он отпустил гребь, присел на корточки, глядит на шибко бегущую воду. Ленька взял его с собой так просто, для развлечения, а теперь забыл о нем, взнуздав свою норовистую сплотку.

Сплотка круто нырнула влево за поворот. Рукоятка задней греби, закряхтев, пошла вправо и невзначай смахнула Саньку в воду. Санька заголосил истошно и сразу же отстал от сплотки.

Ленька Зырянов обернулся, увидал в воде Ежика, сдернул с себя ватник. Под ватником гимнастерочка в облипку — тоже брат дал. Побежал по зыбучим стволинам, вышибая из-под них хлюпкие брызги.

Крикнул:

— Дунькин, ты чо?

А Дунькин уже хлебнул воды, уже смолк. А в воде, в заберегах, белые, обгрызанные куски льда.

Ленька прыгнул в воду. Брошенную сплотку повело поперек реки, ткнуло носом в берег. Обегая ее, быстро и проникновенно зажурчала Юша. Она поволокла за собой Леньку, но он бил по воде ногами, буравил ее плечами и руками, и Санька сразу же оказался рядом. Ленька вытащил его на берег.

Отжались как могли.

— Хорошо, что я не утоп, — тихо сказал Санька. — Тетка Настя еще вчерашний год обещалась мне дядьки Петра штаны дать. Хорошие. С пуговицами.

— Дурак... Бежим... Сплотка где уж?

...Снова плыли по реке. Санька сжимал свое куриное тельце, чтоб оно не касалось мокрых, холодных тряпок. Его рот свело в оборочку. Выстукивая зубами, он выкрикивал одну за другой припевки:

Меня милый провожал
Ночью на рассвете.
Может, будет никого,
Может, будут дети...

Ленька грелся, работая гребью. Пора уже быть Бобровской переправе. Уже над степью ночь, и, не видимые днем, проступили по всему жнитву огненные палы. В них клубится неспокойная жизнь огней. Они сомкнутым строем наступают на тьму. Позади них опять тьма. Чем она гуще, тем ярче и живее огни. Ленька глядит на них, и Санька тоже глядит, и каждый видит свое и не может оторваться.

— Леньк, — зовет Санька, — гляди, как змеюки красные. Ползают...

— Да ну, прямо змеюки. Это конница в атаку пошла. Вон саблями машут.

Сплотка чиркнула боком по какому-то выступу, затрещали доски, Ленька схватился за рукоять, и cразу увидал, как высыпали на берег темные избушки. «Бобровка... Припаромок задели», — сообразил он и налег на рукоять плечами, грудью.

Зачалили сплотку и пошли в избу паромщика.