Хьюстон, Хьюстон, как слышите?

Ох и горазды же они языком чесать, снова думает Лоример, вернувшись в настоящее время. Память выплескивает поток докучливого гомона: вот болтают на кухне по телефону Джинни, Дженни и Пенни, вот бубнит мать, вот щебечет Эми, сестра. И нет этому конца-краю. Ну о чем о чем, о чем можно постоян­но трындеть?

— Да обо всем, — раздается рядом совсем невоображае­мый голос Конни. — Что есть, тем и делимся, это же так есте­ственно.

— Естественно?..

Как муравьи, думает он. При каждой встрече им надо со­прикоснуться усиками. Где ты был, что делал? Шур-шур-шур... А я то, а я сё, ля-ля-тополя. Тотальная координация улья. У жен­щин нет самоуважения. И не бывает никакого смысла, никакой стратегии в их беседах. Они не осознают зловещей силы, кото­рой обладает слово. Просто не могут ничего удержать в себе.

— Муравьи! Ульи! — Конни смеется, демонстрируя плохой зуб. — Ты и в самом деле считаешь нас насекомыми? Потому что мы женщины?

— Я что, вслух думал? Прошу извинить. — Он усиленно моргает, чтобы прогнать видения.

— Да не за что. Так грустно слушать про твою сестру, про жену и деток. Наверное, они были чудесные. И чтобы выдер­жать такую потерю, надо быть очень мужественным человеком.

Но ведь Лоример лишь мгновение думал о Джинни и ос­тальных — что же он успел наговорить? Что с ним делает нар­котик?

— Что вы делаете с нами?! — Тревога, поначалу едва ощу­тимая, стремительно крепнет, угрожая превратиться в ярость.

—  Не беспокойся, все в порядке, правда. — К его руке за­стенчиво прикасается теплая ладонь. — Препарат — дезингибитор, он, в отличие от алкоголя, не опьяняет. Мы все им пользуемся, когда нужно что-нибудь исследовать. И это почти всегда приятно. Скоро будем дома, и по пути мы должны вас понять, а вы такие замкнутые. — Она встречается с Лоримером взглядом. — Может, тебе плохо? У нас есть ан­тидот.

— Нет... — Тревогу как рукой сняло, объяснение кажется вполне убедительным. — Мы не замкнутые, — произносит он — или пытается произнести? — Мы говорим... — Каким бы словом заменить выражения «рассудительно», «по-взрослому сдержанно»? Может, «объективно»? —Мы говорим, когда есть что сказать. — Не к месту вспоминается Форрест, координатор экспедиции, с его вечными сальными шутками. — Иначе все ломается, — добавляет Лоример, — и ты пробкой вылетаешь из системы.

Хотелось бы как-нибудь попонятней объяснить, ну да сойдет.

В противоположных концах кабины вдруг звенят голоса Дейва и Бада, и у Лоримера просыпается дурное предчувствие. Они нас совсем не знают, думает он о женщинах. Им надо быть начеку; им надо это остановить. Но объявшая его умиро­творенность сильна, и хочется размышлять о только что от­крывшемся ему знании, о понятых наконец мотивах.

— Такая ясность чувств, — находит он в себе силы ска­зать. — И желание думать.

Видно, что ей приятно это слышать.

— Мы это называем атараксическим эффектом. Очень здо­рово, когда он вот такой сильный.

Атараксия, философское спокойствие. Да. Но в пучинах во­дятся чудовища. Он это только подумал или еще и произнес? Есть и ночная сторона. Ночная сторона Оррена Лоримера. Тем­ное, сложное, страстное эго готово сорваться с цепи, оно только и ждет своего часа. Они такие слабые. Не знают, что мы мо­жем с ними сделать.

Быстро сменяют друг друга картины. Джуди без розовой пижамы, распятая на перекладинах в спортзале, беспомощная. Троица пассажиров захватывает корабль, вяжет вопящих жен­щин, насилует, порабощает. Высадка на лунной базе, полет в шаттле к Земле. Заложники. Хоть веревки из них вей, сопротив­ления не будет... Неужели Бад действительно все это говорил? Но Бад не знает, что здесь есть второе дно, подсказывает память. Дейв, тот догадывается, но полагает, что там прячется социа­лизм или греховность. Когда поймут...

Сам-то он как ухитрился понять? Да просто слушал и мотал на ус. Все эти месяцы Лоример старательней, чем его товарищи, вникал в женский треп. Братание, так это называет Дейв.

Конечно, поначалу слушали все трое. И слушали, и наблю­дали, и реагировали — а как тут не отреагируешь — на бли­зость женских тел, на нежные выпуклости под дразняще тонкой тканью, на гипнотизм губ и глаз, на запах, на электризующие прикосновения. Смотрели, как женщины дотрагиваются друг до друга, до Анди, и смеются, и тихо исчезают в двуспальных сотах.

Что же это такое? Могу ли я? Как же хочется... Как хочется...

Это неудержимое влечение — просто какое-то издеватель­ство над человеком... Бад, забыв предостережения Дейва, что-то бормочет, многозначительно стонет. Он все приставал к Анди, пока Дейв не запретил любые расспросы. Сам Дейв заметно напряжен, знай мусолит свою Библию. У Лоримера вовсю бун­тует изголодавшаяся плоть, и он молится, чтобы в сотах не бы­ло следящих устройств. Пока они не обнаружены, но уверен­ности все же нет.