Химеры Эрлирангорда [фрагмент]

Потом Даг будет вспоминать жест Лаки, эти вскинутые крестом руки, и гадать, почему он не понял, почему никто из них не догадался, что это было предупреждение.

— Пошли, пошли отсюда… — Дага тянули вперед с настырностью, достойной лучшего применения, сопротивляться не хотелось.

— Битый небитого везет… — Хальк огорченно вздохнул над ухом. Сразу же вслед за этим стены и потолок сдвинулись с привычных мест, круто ушли в сторону и вообще исчезли, а через пять минут выяснилось, что Хальк тащит его на себе и вот-вот упадет.

Он сгрузил Дага у лестницы и опустился рядом. Достал из-за пазухи платок.

— На, утрись. Я тебе лицо разбил, уж извиняйте.

Во рту и впрямь было солоно. Даг осторожно пошевелил языком: зубы вроде на месте.

— Кто-нибудь еще уцелел? Кроме Лаки.

— Не знаю.

Они замолчали, и очень надолго. Потом Даг сказал:

— Кажется, я понял… Они были правы со своим вето. Все: и Алиса, и весь Круг…

— Ты о чем? — Хальк задремал и очнулся с трудом. По всей видимости, та гадость, которой Мета досыта накормила его дома, помалу переставала действовать.

— Этот рассказ, «Кузнечик…». Я получил предупреждение, ты не знаешь, тебя уже не было в Эрлирангорде.

— После Ворот?

— Почти сразу, ты его даже не читал.

Даг услышал, как Хальк усмехнулся.

— Не читал, ясное дело. Потому что я его писал. До Ворот, и не закончил. Ты рукопись сжег?

— Если бы я ее сжег, — сказал Даг невесело, — ничего бы не случилось. И все были бы живы.

Было очень тихо. Ветер шуршал по сбитым ступеням сквозняками, пахло пылью и горелой проводкой. Даг неуютно поежился: холод от бетонной стены ощутимо просачивался под куртку. По-прежнему зверски хотелось пить. Хальк то ли спал, то ли забылся. Даг пожалел его будить.

Не ощущая ни страха перед возможной стрельбой, ни угрызений совести — а что будет с тем же Хальком, если его прибьют? — он выбрался на верхний этаж, под открытое небо: крыша здесь отсутствовала давно и напрочь. Ветер грохотал остатками жести и свистел в перекрытиях. Даг присел на корточки и ладонями зачерпнул снега. Снег был чистый, но пах железом и гарью, от него во рту оставался мерзкий вкус. И все-таки это была вода.

Он хватал губами этот ржавый снег, в горле першило. Даг закашлялся. Надсадно, как чахоточный, и вместе с этим кашлем наконец вылилось все. Весь ужас и вся нелепость сегодняшней ночи, когда люди внезапно перестали быть людьми. Когда для расстрела уже не нужно доказательств, достаточно одного подозрения. И стало вдруг ясно, что Вторжение, которого ждал и боялся Роханский Всадник, уже произошло. А они, умудренные опытом недавней войны Создатели, Мастера и Магистры, не смогли понять, что Вторжение — это не рота пехотинцев и не осназ на броневиках (хотя, конечно, бывает и такое), а вот эта самая каша в голове… Оно конечно, «homo homini lupus…» и все такое, но волки, как правило, страдают если не милосердием, так рациональностью поступков.

Он сидел и смотрел в черное, без звезд, небо. В горле стоял удушливый ком, и кружилась голова. Как будто в него с размаху залепили крепко скатанным грязным снежком, а он не успел увернуться.

… С другой стороны, а чего они ждали? Что их будут носить на руках и дарить по утрам эдельвейсы?! Миры не сочетаются друг с другом, как детали мозаики, и если с материальной культурой еще туда-сюда, то примерить на себя чужую ментальность не всегда приятно. Чаще всего она жмет у горла, и, когда сбрасываешь с себя чужое платье, на шее отчетливо черным — странгуляционные полосы. Вот так вот. И получается, что Алиса где-то очень права в своем вето, не успевшем пока стать законом. Потому что создавать такое — это все равно что себе самому мылить веревку. Ох, как же здорово они наловчились это делать…

Даг набил снегом оставленный Хальком платок и вернулся вниз, на мгновение задержавшись у ската крыши. Отсюда, по прихоти извращенного Вторжением восприятия, сидящие в овраге магистры рисовались, как на ладони. Даг разглядел Яррана в бесформенном балахоне плаща, похожего на оглоблю в кирасе Канцлера, кого-то еще — и государыню, стоящую чуть поодаль, в тени, на плотно утоптанном пятачке под трухлявым ясенем. Они все о чем-то спорили, но слов было не расслышать. Даг посетовал на судьбину и вернулся вниз.

А я был не один, и все равно ничего не смог.
Вражды не одолел, не смял границ, не сломал плотин…

Сперва Дагу показалось, он слышит бред. Но Хальк глядел ему в лицо ясными глазами. Такими ясными, что Дагу сделалось неловко.

— Я принес тебе снегу, — сказал он.

— Спасибо. Я всегда знал, что будет кому подать напиться.

— Ты что, помирать собрался? — с тихим ужасом выговорил Даг.

— Я собрался выйти отсюда. — Хальк говорил и дышал с трудом. Даже в полутьме было видно, как обострились черты его лица.

— Ты сошел с ума, — искренне сказал Даг. Снег таял у него на ладонях, просачиваясь тяжелыми каплями сквозь батист платка.

— От такой жизни спятить легче легкого. Особливо в компании мессира, умеющего писать столь чудные рассказы.