Мы спали, шел снег. Все время шел снег, не метель, а первый настоящий зимний снегопад. Когда я, наконец, встал и заставил себя выглянуть наружу, палатка оказалась наполовину погребенной под снегом. На снегу лежали голубые нитки солнечного света. Далеко на востоке в небо поднимался серый столб дыма — это был Уденуштреке, ближайший к нам из Огненных Холмов. Горы, холмы, склоны, овраги — все было в снегу.
Все еще находясь в периоде восстановления, я был еще слаб и хотел спать, но время от времени я давал Аю глоток похлебки. На второй день он начал проявлять признаки жизни, но сознание еще не вернулось к нему. В редкие минуты просветления он садился и начинал с ужасом кричать. Когда я наклонялся к нему, он пытался убежать« а так как для этого требовалось слишком много сил, он снова терял сознание. Ночью он много говорил, но я не понимал языка.
Странно было в тишине дикого леса слышать, как он произносит слова другого мира.
Следующий день был очень тяжелый. Он, по-видимому, принимал меня за охранника и боялся, что я дам ему какой-то наркотик. На орготском и кархидском языках он просил меня не делать этого и с силой отчаяния отбивался. Это повторялось снова и снова, и, поскольку я еще находился в периоде танген, я не мог справиться с ним. В тот день я подумал, что он не только испытал действие наркотиков, но и лишился рассудка. Тогда я пожалел, что он не умер на санях в лесу торе, что я выбрался из Мишпори, а не был сослан на какую-нибудь ферму.
Когда я проснулся в следующий раз, он смотрел на меня.
— Эстравен,— произнес он слабым измученным шепотом.
Сердце мое ожило. Я смог успокоить его и позаботиться о нем. В эту ночь мы спали спокойно.
На следующий день ему стало гораздо лучше, и он смог поесть сидя. Язвы на его теле заживали. Я спросил, от чего они.
— Не знаю, думаю, что от наркотиков. Мне постоянно делали уколы.
— Чтобы предотвратить кеммер? Я слышал об этом от человека, бежавшего с добровольной фермы.
— Да. И другие. Я не знаю, какие именно. Наверное, заставляющие говорить правду. Я от них болел, а они все делали и делали их мне. Не знаю, что они хотели от меня узнать.
— Они не столько спрашивали, сколько приручали вас.
— Приручали?
— Человек, привыкший к наркотику, становится послушным. Такая практика известна и в Кархиде. Или они проводили над вами и остальными эксперимент. Мне говорили, что они испытывают разные виды наркотиков на заключенных на фермах. Узнав об этом, я не поверил, теперь верю.
— В Кархиде тоже есть такие фермы?
— В Кархиде? Нет.
Он раздраженно потер лоб.
— Наверное, в Мишпори также утверждают, что в Оргорейне таких мест нет.
— Наоборот. Они хвастают этим, демонстрируют записи и снимки добровольных ферм, где получают убежище отклоняющиеся от обычного поведения и небольшие племенные группы. Они даже могут показать добровольную ферму Первого района совсем рядом с Мишпори. Отличное место для показа. Если вы считаете, что у нас в Кархиде есть такие фермы, мистер Ай, вы нас сильно переоцениваете.
Он долго лежал молча и смотрел на горящую печь Чейба, которую я включил и которая давала живительное тепло. Потом он посмотрел на меня.
— Вы разговаривали со мной сегодня утром, я знаю, но мозг мой еще болен. Где мы и как сюда попали?
Я снова псе рассказал ему.
— Вы просто ушли со мной?
— Мистер Ай, любой заключенный мог уйти оттуда. Если бы вы не были голодны, истощены, деморализованы и пропитаны наркотиками, если бы у вас была зимняя одежда, если бы у вас было куда идти... Вот что главное: куда идти? В город? Нет документов. В дикую местность? Нет убежища. Летом, я думаю, на Пулафенской ферме бывает больше охранников. Зимой же сама зима сторожит заключенных.
Он почти не слушал.
— Вы не смогли бы пронести меня и сотни футов, Эстравен, а бежать несколько миль во тьме, таща меня...
— Я был в доте.
Он колебался.
— Сознательно вызванном?
— Да.
— Вы жанндара?
— Я два года провел в крепости Ротерер. В земле Карм большинство населения жанндара.
— Я думал, что после доте, требующего крайнего напряжения сил, наступает упадок.
— Да. Мы называем его танген — черный сон. Он длится значительно дольше периода доте, и когда входишь в восстановительный период, очень опасно сопротивляться ему. Я проспал почти двое суток. Я и сейчас еще в периоде танген. Ходить я не могу, а из-за голода, который сопровождает период танген, я съел то, что рассчитывал растянуть на неделю.
— Хорошо,— торопливо проговорил он.— Верю вам. Что еще я могу сделать, как только поверить вам? Вот я, вот вы, но я не понимаю, зачем вы все это проделали?
Тут я не выдержал и долго смотрел на ледоруб в руке, а не на него, чтобы не выдать свой гнев. К счастью, у меня не было сил для действий, и я сказал себе, что он — невежественный человек, чужеземец, большой и испуганный. Поэтому я вернулся к справедливости и наконец произнес:
— Я чувствовал, что отчасти это моя вина, что вы оказались в Оргорейне и на Пулафенской ферме. Я стараюсь исправить свою вину.
— Вы не имеете никакого отношения к моему приезду в Оргорейн.