Хаски и его учитель белый кот. Том III

Дни, месяцы и годы стремительно проносились перед его глазами, от юности до зрелости, переплетаясь, образы этого человека из двух миров яркими вспышками мелькали перед глазами. Разбитый на мелкие кусочки разум Чу Ваньнина затопило искренней любовью и страстным желанием, породив эту своего рода иллюзию. Он не понимал, какая жизнь сейчас реальна, а какая осталась далеко позади. Столкнувшись с безбрежным страданием и бескрайним удовольствием, все было разбито вдребезги. Его мир разлетелся на осколки, и теперь, подобно снежным хлопьям, они падали с небес и в каждом отражался Мо Жань… смеющийся и рыдающий, добродетельный и сумасшедший. А потом где-то на границе этого бескрайнего снегопада он увидел, как силуэты императора Тасянь-Цзюня и образцового наставника Мо слились и теперь, сжимая в руках зонтик из промасленной бумаги, мирно и спокойно наблюдали за ним издали этими пурпурно-черными глазами, одновременно добрыми и злыми, добродетельными и порочными. Снегопад все усиливался, так что, в конце концов, и император, и образцовый наставник исчезли, и теперь на границе метели виднелся силуэт изможденного маленького Мо Жаня, каким он увидел его, когда они впервые встретились.

Подросток под бумажным зонтом поднял голову и с грустной улыбкой сказал:

— Господин бессмертный, я ухожу… позаботьтесь обо мне.. ладно?

В последний раз.

Позаботься обо мне.

Вне зависимости от моего желания, после этого сражения, быть может, нас ждет вечная разлука.

Позаботься обо мне. В самом начале ученичества я так долго просил тебя позаботиться обо мне, но ты не обращал на меня внимания. Теперь, в самом конце, я всего лишь оружие зла, и у меня есть лишь это сломанное тело, чтобы переплестись им с тобой. Можешь ли ты не отвергать меня вот такого, потерявшего разум безумца?

Позаботься обо мне. Ладно?

— Мо Жань… — Чу Ваньнин почувствовал, как от страха сердце выскакивает из груди. Придя в сознание, он крепко обнял Тасянь-Цзюня, и из его пересохшего горла вырвалось. — Мо Жань…

Тасянь-Цзюнь ошеломленно замер, ведь в прошлой жизни даже в самые долгие и страстные ночи, как бы нежно они не сливались телами, сколько бы раз не кончали, Чу Ваньнин никогда по своей воле не обнимал его.

На мгновение он оцепенел, а потом вдруг, тихо выругавшись, подмял под себя Чу Ваньнина. Подняв его длинные ноги, он вклинился между ними и в такой позе принялся яростно вколачиваться в него.

Чу Ваньнин нахмурился. Перед его глазами раскачивались алые занавески, украшавшие Дворец Ушань, но они казались колеблющимися тенями в той комнате на постоялом дворе в городке Учан, где он в первый раз в этой жизни разделил постель с Мо Жанем. Вроде бы это было совсем недавно, а казалось с тех пор прошел целый век.

Он запрокинул голову и, сгорая от страсти и задыхаясь от желания, хрипло выдохнул:

— Ах…

Хоть этот звук не был громким, он оказался таким чувственным и возбуждающим, что кровь Тасянь-Цзюня вскипела. С еще большей яростью и самоотдачей он принялся трахать Чу Ваньнина, и в его зрачках в этот миг отражался лишь он один.

— Ваньнин… Ваньнин…

Горячий пот стекал по их коже, словно лак и клей[294.7] склеивая в одно неразрывное целое два обнаженных тела на большой кровати, на которой не счесть сколько раз в прошлой жизни они занимались любовью.

Тасянь-Цзюнь столько раз менял позы, что было похоже, что он решил за этот один вечер заполнить его целиком, возместив все годы одиночества. Он свирепо входил в Чу Ваньнина сзади, усаживал его на свои бедра сверху и даже, взяв его на руки, поднялся с кровати и, прижав его к стене, яростно трахнул на весу. Конечно, это ведь его наложница Чу, и он может делать с ней все, что захочет, и выебать так, как ему вздумается. Он хотел нежно ласкать и любить его, но также мучить и владеть им.

Он хотел, чтобы во всех жизнях Чу Ваньнин принадлежал только ему. Никто не может его отнять. Никто не может, даже он сам.

В конце концов он уложил совсем обессилевшего Чу Ваньнина на кровать и подложил подушку под его поясницу, которая после такого напора уже нестерпимо ныла. В нем вдруг проснулся древний инстинкт: даже понимая, что это совершенно невозможно, он, как первобытный самец, вдруг отчаянно захотел оплодотворить своего партнера. Именно для этого, приподняв ягодицы Чу Ваньнина, он обнял его и, жарко целуя, частыми толчками начал вбиваться в его тело.

— Золотце, внутри тебя так хорошо, м-м… — его учащенное дыхание сбилось. Вместе с увеличивающейся скоростью толчков, постепенно нарастало и удовольствие, дыхание становилось все более глубоким и частым.

Когда он поднял ягодицы Чу Ваньнина еще выше, тот чуть не умер. Его тонкие мозолистые пальцы вцепились в простыни, белые запястья свело судорогой.

— А-а-а… а-а… тише… помедленнее…