Хаски и его Учитель Белый Кот, Том II

Постепенно эта улыбка становилась все более яркой.

Яркой, как лезвие ножа.

Сверкающий в лунном свете белый нож этой улыбки вошел в грудь Чу Ваньнина и в следующий миг вышел кроваво-красным с алым жемчугом на лезвии.

Мо Жань медленно расплылся в дьявольской усмешке и, обнажив звериный оскал, словно скорпион занес свой ядовитый хвост для удара.

— Битва при Небесном Расколе… — он рассмеялся. — Просто замечательно, что Учитель решил вспомнить битву при Небесном Расколе. На самом деле совсем неважно, чему та битва научила меня, главное, что Учитель научился болеть сердцем за других людей! Да?!

Чу Ваньнин вздрогнул, в его глазах отразилось смятение, но он уже не мог отступить и увильнуть от этого разговора.

Улыбка на лице Мо Жаня становилась все более и более гротескной, безрассудной и жестокой.

Наконец-то он мог наброситься на Чу Ваньнина, кусать и рвать его плоть, вцепиться в горло и переломать кости. Внезапно он почувствовал такое воодушевление и восторг, что не смог сдержать свое ликование и рассмеялся в голос:

— Ха-ха-ха, отлично, просто превосходно. Какая отличная сделка: один безымянный ученик в обмен на совесть образцового наставника Чу. Неужели образцовый наставник Чу научился беспокоиться о жизни окружающих его людей? Учитель, сегодня я наконец-то почувствовал, что Ши Мэй умер не зря!

Хотя Чу Ваньнину удавалось сохранить внешнюю холодность и невозмутимость, услышав этот хохот, что закружил вокруг него, словно стервятник над жертвой, он невольно вздрогнул.

— Мо Жань…

— Это ведь даже хорошо, что Ши Мэй умер! Его смерть в обмен на ваши принципы и чувство долга! Выходит, он отдал жизнь за благородное дело!

— Мо Жань, ты…

Перестань смеяться.

Не нужно говорить это все снова.

Но он действительно не мог произнести ни слова. Чу Ваньнин просто не мог… не мог принести извинения и молить о понимании, так же, как не мог снисходительно упрекать этого ученика, который чуть не сошел с ума от горя. Не мог сказать: ты ошибаешься, дело не в том, что я не хотел спасать его, просто тогда у меня в самом деле больше не оставалось духовных сил.

Моя рана была такой же тяжелой как у него, и если бы я потратил еще хоть каплю духовной силы, то стал бы основанием могильного кургана из тысяч павших по моей вине людей и жалким прислужником в Призрачном Царстве.

Но Чу Ваньнин стеснялся произнести это вслух.

Возможно, потому что ему казалось, что это будет жалким признанием его слабости.

Или, возможно, он чувствовал, что в сердце Мо Жаня нет для него места, и его смерть в самом деле ничего не значит в сравнении с гибелью нежного и доброго Ши Минцзина.

Поэтому, в конце концов, Чу Ваньнин старательно подавил дрожь в голосе и с трудом, слово за словом, тихо выдавил:

— Мо Вэйюй, как долго ты собираешься сходить с ума?

— …

— Давай вернемся.

Но воспоминание о пережитом горе уже раздуло пламя гнева. Горло Мо Жаня горело от соленой горечи, которая искала выхода.

— Ши Мэй отдал свою жизнь не ради спасения такого безумца, как ты!

— Слова Учителя неверны, — с безумным смешком ответил Мо Жань. — Разве Ши Мэй пожертвовал своей жизнью ради меня?

Как змея, скорпион, пчела и муравей — каждым словом он кусал его, наполняя сердце ядом.

— Ведь совершенно очевидно, что человек, вместо которого он умер — это вы, Учитель!

Жало глубоко вошло в плоть.

При виде того, как побледнело лицо Чу Ваньнина, сердце Мо Жаня наполнилось болезненным удовольствием. Он хотел пронзить его ядовитыми шипами, язвить и насмехаться над ним, чтобы он также страдал от раздирающей внутренности боли и мечтал о смерти.

Отлично!

Пусть они вместе отправятся в Ад.

— Я тоже хотел бы вернуться, — как ни в чем не бывало продолжил Мо Жань, одарив Чу Ваньнина такой широкой улыбкой, что глубокие ямочки на щеках, казалось, наполнились отравленным вином. — Я тоже не хочу бродить один среди ночи, но моя комната напротив ЕГО.

Мо Жаню не нужно было говорить, кого он подразумевал под этим «его».

Эта ненамеренная интимность причинила Чу Ваньнину еще большую боль.

— Но в его комнате больше никто не зажжет лампу.

Чу Ваньнин закрыл глаза.

Широкая улыбка Мо Жаня, по мере того как он успокаивался, начала сходить на нет:

— Я хотел бы зайти к нему в комнату и попросить его приготовить для меня чашу пельмешек в остром соусе, но теперь это невозможно.

На какое-то мгновение ресницы Чу Ваньнина задрожали, а губы шевельнулись, будто он хотел что-то сказать.

Однако Мо Жань не дал ему ни единого шанса набраться смелости и высказаться в свое оправдание, язвительной насмешкой погасив этот отчаянный порыв:

— Учитель, вы знаете, что лучшие пельмешки делают люди из Сычуани, потому что в соус они добавляют то самое красное чили-масло и острый сычуаньский перец, которые вы так ненавидите. Я могу понять ваше желание приготовить для меня тарелку пельменей, но мне не нужно пробовать их, чтобы парой слов описать вкус того, что вы делаете.

Чу Ваньнин, так и не открыв глаза, немного нахмурился.

Можно подумать, так он мог спрятаться от острых, как меч, слов, слетавших с губ Мо Жаня.