Хаски и его Учитель Белый Кот, Том II

Мо Жань стоял у открытого окна рядом с изящным медным подсвечником в виде журавля, и белая завеса дождя красиво обрамляла его стройный высокий силуэт с безупречно очерченным профилем. Когда он попытался высечь огонь, используя кремень и кресало, россыпь искр выхватила из тьмы его длинные ресницы, похожие на дрожащие крылья черных бабочек.

Он был заклинателем, и зажечь свечу при помощи духовной силы было бы проще всего, но сейчас Мо Жань собирался сделать это обычным способом, совсем как простой смертный. Ему хотелось увидеть, как рассеяв тишину и темноту, выбитая из камня искра превратится в тонкую пламенную прядь, и восковая свеча, раскрывшись огненным цветком, прольет первые алые слезы.

У него, наконец, получилось высечь искру, но когда он поднес тлеющий трут к фитилю, Чу Ваньнин вдруг сказал:

— Не зажигай ее.

Руки Мо Жаня застыли в воздухе. Оглянувшись, он спросил:

— Почему?

Чу Ваньнин не знал, что ответить, поэтому не терпящим возражений тоном повторил:

— Не нужно зажигать свечу.

Мо Жань замер в замешательстве, после чего внимательнее пригляделся к застывшему словно изваяние посреди темной комнаты Чу Ваньнину, и тут до него начало медленно доходить...

Если подумать, даже Юйхэн Ночного Неба может бояться неизвестности.

В прошлой жизни в постели Наступающего на бессмертных Императора побывало немало любовников. Будь то мужчина или женщина, каждый желал показаться перед ним во всей красе и никто никогда не просил погасить свет, предпочитая, чтобы красные свечи горели всю ночь, выгодно подчеркивая красоту их тел и мастерство в постели. Пытаясь снискать расположение императора, люди льстили и заискивали, всячески стараясь ему угодить, и, казалось бы, воспоминания об этом должны были греть его сердце…

Однако Мо Жань совсем не тосковал по тем временам.

Сначала Жун Цзю, потом Сун Цютун — странное дело, — если подумать, он держал этих людей рядом и всячески баловал их исключительно по той причине, что они напоминали ему Ши Мэя, любовь к которому стала своего рода навязчивой идеей.

Но ему никогда не нравилось смотреть на их лица в постели.

Он всегда просил любовников повернуться спиной, не целовал и не ласкал, а когда брал их тела, то просто тупо следовал инстинктам, сохраняя ясность разума.

Иногда он даже ловил себя на мысли, что все, что он с ними делает, так скучно и бессмысленно.

На самом деле, это и правда не имело никакого смысла.

Сейчас он даже не мог вспомнить те освещенные ярким светом свечей кокетливо улыбающиеся, исполненные подобострастия и вожделения, раскрасневшиеся от вина лица.

Теперь, размышляя об этом, Мо Жань понимал, что удовольствие в постели не имеет ничего общего с настоящей любовью. Наоборот, чем глубже он погружался в болото беспорядочных связей, тем более опустошенным и отчаявшимся становился. В конце концов он почти потерял веру в лучшее и страстно жаждал лишь одного — утопить в крови и грязи весь мир вокруг себя.

Погрузившись во тьму, он больше не смог бы тянуться к свету, надеясь на искупление, и уж точно не посмел бы пытаться удержать тот последний очищающий огонь в своих руках.

Идеальное завершение всего!

На самом деле, почему бы ему уже просто не выкинуть все это из головы?

Сколько бы он ни убеждал себя в том, что не испытывает ностальгии по тем временам, встал на путь исправления и ужасное прошлое больше не имеет власти над ним, но ему никогда не забыть, как во власти тоски и душевной боли он дрожащими пальцами обхватил шею Чу Ваньнина и прижал его к холодным как лед, золоченым каменным плитам Дворца Ушань.

Он делал это с ним на каменном столе в пустынном дворе, на сбитых простынях в спальне, в снегу, в горячем источнике, на императорском троне и даже в таком священном месте, как Храм Предков.

Осквернял его.

Вглядываясь в его лицо, целуя шею, щеки и губы, называя по имени...

Он просто изорвал его в клочья.

Только правда в том, что в то время Чу Ваньнин также жаждал этой тьмы и хотел погасить свет.

Он не нуждался даже в лучике света.

Но его Учитель отказывался говорить и об этом, он просто молча терпел и ни о чем не просил.

Если подумать, Чу Ваньнин был заточен в его Дворце целых восемь лет, но за все это время попросил его только о двух вещах, в самом начале и в конце.

В первый раз, когда Чу Ваньнин только вошел во Дворец Ушань, он попросил его освободить Сюэ Мэна.

Во второй, — прежде чем навеки покинуть этот мир, он попросил его отпустить самого себя.

Если это был не предсмертный бред, то что тогда…

Мо Жань долго молчал, продолжая сжимать в руках кресало и кремень.

Потребовалось время, чтобы Чу Ваньнин смог немного расслабиться. Когда Мо Жань, наконец, выпрямился, то услышал его тихий вопрос:

— Что-то случилось?

— ...Ничего.

Голос Мо Жаня, несмотря на мягкость, был каким-то слишком влажным с нотками затаенной горечи.

Он подошел и обнял одиноко стоящего в темноте мужчину. Мокрая от дождя одежда льнула к их телам, придавая особую интимность этим объятиям.

— Ваньнин, — тихо позвал Мо Жань, обнимая его еще крепче.

— …