Ханский ярлык

   — Мы хорошо заплатим.

Старик притих, потом вздохнул:

   — Вы, вижу, не из мизинных, вам ли в мою норулезти?

   — Нам надо у берега быть, понимаешь? Из Нижнего должен наш струг прийти, прозевать не хочется.

«Ну Антоний, ну хват, — думал весело Феофан. — Экие кружева плетёт, впору и мне поверить».

   — Вы наперво поглядите клеть-то мою, а то испужаетесь.

   — Не испужаемся, в походах и под ёлкой ночевать доводилось, а тут какая-никакая крыша. Окно-то есть?

   — Есть, да в него видать худо.

   — Отчего?

   — Так оно пузырём бычьим затянуто.

   — Ничего. Узрим как-нибудь.

Старик подогнал лодейку к берегу, высадил бояр и, кинув весло на дно посудины, поволок её за собой к избе. Перехватив удивлённый взгляд боярина, пояснил:

   — Украсть ведь могут, а она, вишь, кормилица у меня. А лодейка из осины, что пушинка.

Подтащив свою «пушинку» к самой двери, старик развязал верёвку, служившую запором, открыл дверь.

   — Пожалуйте, господа, смотрите.

   — Дверь-то не запираешь, не боишься воров?

   — А у меня красть-то нечего, разве что печку, так её не подымешь, — усмехнулся старик.

Клеть и впрямь была небольшой. Шага четыре в длину и чуть меньше в ширину. У двери справа была глинобитная печка, устроенная по-чёрному, то есть без трубы. И справа же, за столбом, подпиравшим матицу, было ложе, напоминавшее банный полок. Напротив ложа светилось небольшое оконце, затянутое пузырём, а к нему приткнут стол из грубо тёсанных досок, на котором стоял горшок с глиняной кружкой. Стены и потолок были крепко прокопчены. Видя, что его «хоромы» не очень понравились гостям, старик сказал:

   — Я могу дойти до рыбака, тут недалеко, у него изба поболе, однако, будет.

   — Нет-нет, — сказал Антоний. — Эта нам подойдёт. Нам только на неделю. Сколько б ты хотел за неё?

   — Да что за неё брать-то, неловко даже, — замялся старик. — Ежели пару ногат али хотя б одну.

   — Мы даём тебе гривну.

Старик даже рот разинул от удивления.

   — Но с условием, — продолжал Антоний, — ты идёшь на Торг, покупаешь корчагу вина или мёда и отправляешься к своему куму на неделю. И тут не появляешься. Впрочем, и в городе тебе делать нечего. Согласен?

   — Да, да, да, — закричал старик, боясь, что господа ещё могут и передумать.

Антоний вынул из калиты[99] серебряную гривну.

   — Держи, дед, и помни уговор. Неделю мы здесь хозяева, тобой чтоб и близко не пахло. Согласен?

   — Согласный, согласный, — бормотал осчастливленный старик. — Для хороших людей я всей душой.

   — Всё. Можешь уходить.

Старик вышел, толкнув дверь задом, но тут же вернулся.

   — Ради Бога простите, господин. Нельзя ли гривну ногатами разбить?

   — Это ещё зачем?

   — Боюсь, на Торге какой злодей узрит, когда я корчагу покупать стану, убьёт же.

   — Ну что ж, ногатами так ногатами.

Антоний открыл калиту, отсчитал двадцать ногат, подал старику, тот вернул гривну, даже пошутил кисло:

   — Хошь раз в жизни в руках подержал.

И уже за порогом, обернувшись, посоветовал:

   — Ежели маленько блохи кусать станут, так нарвите вон полыни свежей, подстелите. Они её боятся.

Старик ушёл. Антоний потянулся, вздрогнул плечами.

   — Ну, Феофан, надеюсь, ты понял, что я половину дела сделал?

   — А на кой нам на неделю эта нора? Мы можем за день-два управиться.

   — Надо с запасом, Феофан. С запасом всё делать. Можем и за час управиться и уехать, а хозяин явится — наш и след давно простынет. А теперь, Феофан, ты за своё дело берись.

   — За какое?

   — Как за какое? Заманивай зверя, чай, ты с ним на пиру чашками стукался. Вроде приятели теперь. Зазывай.

   — Как?

   — Думай, милый, думай. Я насторожил пасть, твоё дело приманить его сюда. А уж тут вместе потрудимся.

Они столкнулись нос к носу, хотя для этого Феофану пришлось покуролесить, выследить Семёна Толниевича, выбрать место менее людное и именно там как бы нечаянно налететь на него.

   — Господи! — ахнул радостно Феофан. — Никак, Семён Толниевич? Вот удача-то. А мне не с кем и посоветоваться.

   — Здравствуй, здравствуй, — сдержанно отвечал боярин, поскольку в лицо-то узнал сотрапезника, но не знал его имени.

   — Я Феофан, — подсказал тот. — Неужто забыл уж?

   — Как же, как же. Помню. Мы ещё с тобой чарками чокались.

   — Вот именно. Я о чём хотел попросить тебя, Семён. Дело в том, что я купил здесь на Торге для храма золотой сосуд, принёс домой и что-то усомнился: уж золото ли это? Ты человек опытный, взгляни, развей сомненья.

   — А где сосуд?

   — Да там, в клети у хозяина, где я остановился.

   — Где это?

   — Да недалеко тут, на берегу. Избушка.

   — Хорошо, я приду. Пойду искать попутное судно и зайду.

   — Семён, я хотел ныне ж отъехать. Пойдём, только взгляни. Если золото, я тут же уеду, а если нет — мне ж надо найти ещё продавца, подсунувшего мне товар.

   — Ну хорошо. Я зайду на подворье, дам денег дружинникам на питание и корм коням, только что получил с должника. И пойдём.

Они дошли до подворья купца Давыда Давыдовича, Феофан остался у ворот, а Семён через калитку вошёл во двор, прошёл на конюшню, нашёл старшего Гридина.

   — Иван, вот держи три гривны. Накупи больше продуктов, коням овса. А я пойду к причалам струг нанимать.

   — Скоро вернёшься?