Ханский ярлык

В гриднице на пиру братья-князья сели рядом во главе стола, а уж от них расселись их ближние бояре, дружинники. Так что слева от Андрея сидел князь Дмитрий, а справа его любимый боярин Семён Толниевич, за ним Акинф и все прочие спутники. А от князя Дмитрия слева сели его бояре — Антоний и Феофан, а далее дружинники его старейшие, уважаемые. На другом конце стола, как раз напротив князей, примостился дворский, и не столь пития и веселия ради, сколь милой сердцу картины — зреть обоих Александровичей, примирившихся, возлюбившихся. Во весь пир старик почти не пил, а умилённо смотрел на князей, которых помнил ещё отроками, и отирал ладонью набегавшие слёзы радости: наконец-то помирились, слава Богу.

Первую чарку, конечно, за это и подняли, за примирение. Вторую за здравие мирящихся братьев. Когда застолье захмелело, повеселело, по знаку князя ударили гусли. На свободное пространство выскочил лицедей и начал так-то отчебучивать ногами, что невольно и гостей раззадоривал, и те под столом почали ногами подрыгивать, каблуками притопывать. А лицедей вдруг запел:

У баскака очи жадные,
Что увидят, съесть готовые.
У баскака глотка медная,
Глотка медная немерена.

Смеётся застолье: ах лицедей, ведь точно подметил. Ну-к, чего он ещё отольёт? А тот, поддержанный одобрительным шумом, пел дальше:

У баскака брюхо толстое,
Жалко, хлудом[92]не пробитое,
Засапожником не вспороно,
Грязью-вязью не набитое.

Ну и ну. Качают восхищённо гости головами. Вот бы баскаки-то послушали, небось взвились бы. Впрочем, и хорошо, что их нет, а то б этого лицедея мигом вздёрнули на перекладину. А плясун не унимался:

Но настанет время славное,
Вспорем брюхо ненасытное.
Кол забьём ему осиновый
На могилу его поддую.

Отплясал лицедей своё, скрылся за завеской под одобрительный гул застолья.

— Хм, — хмыкнул Андрей, — смел парень-то, смел, кабы башку-те не потерял.

   — А что ему терять, тут все свои, — сказал Дмитрий. — И потом, лучше уж костерить их словами, чем хлудьем. Забыл вон при отце, когда на Суздальщине баскаков перебили, чем кончилось? Если б не та резня, может, и отец не помер бы. Почитай, целый год в Орде отмаливал грехи мизинных.

   — Да, досталось тогда батюшке, — согласился Андрей.

   — А то, что поёт народ, пусть. Чай, слово не петля, не удавит.

   — Хоша и не петля, а всё ж ты бы остерёг дурака.

   — Э-э, брат, какой же он дурак? Ты зрел, чего он ногами-то выделывал. Попробуй-ка. А песню каку склал? Не дурак, брат, мастер.

   — Вот за песню-то и дурак, сам в петлю лезет.

   — Ничего, Андрюша. Его устами народ глаголет. А нам слушать да на ус мотать.

Едва ль не до полуночи пировали гости дорогие. В темноте расползлись из гридницы по клетям отсыпаться. Хозяин пред тем предупредил:

   — Завтра продолжим. Олфим, не забудь распорядиться.

   — Не забуду, Дмитрий Александрович, уж покоен будь. Почивайте хошь до обеда.

Князь Андрей с Семёном Толниевичем в одной горенке улеглись. Только что к подушкам приложились, боярин спросил:

   — Андрей Александрович, ты не возражаешь, если я с утра в Кострому отъеду?

   — Зачем?

   — Да у меня там должники остались, и, может, удастся старый дом продать.

   — Езжай.

   — Я постараюсь скоро.

   — Да не спеши. Управишься — и тогда по Волге на лодье до Городца иди. Я здесь долго не задержусь, дни два-три, и домой потеку. Да возьми с собой отроков[93] с пяток, а ну, на збродней налетите.

   — Хорошо.

А меж тем в опочивальне Дмитрия Александровича при одной свече тоже сидели с ним ближние бояре — Антоний с Феофаном. Не сами пришли, князь зазвал ненадолго.

   — Ну, видели его?

   — Кого?

   — Этого, милостника Андреева, Семёна Толниевича. Он аккурат напротив вас сидел.

   — Я с ним дважды чарками стукался, из одной корчаги пили, — признался Феофан.

   — Вот это главный советник Андреев. Думаю, не без его совета брат татар сюда приводил.

   — Но ведь Андрей Александрович тоже не дитя малое, — возразил Антоний. — Своя голова на плечах есть.

   — Своя-то своя, — вздохнул князь, — да ежели она погано варит, тут уж без чужого совета не обойтись.

   — Он, этот Толниевич, говорят, ранее в Костроме воеводой у Василия Ярославича был, — сказал Антоний. — После его смерти к Андрею Александровичу переехал.

   — Знаю я. Он и у дяди в ближних советниках обретался. Вот ко мне же не приехал небось, в Городец к Андрею подался.

   — Может, оттого, что рекой-то сподручнее было переезжать?

   — Может быть, всё может быть, но скорее оттого ко мне не перешёл, что, будучи у Василия воеводой, на меня ратью хаживал. Так что за ним должок есть. Давайте ночь делить.

На следующий день все пировавшие вечер спали до полудня. Бояре во дворце по горницам, дружинники кто в конюшне, кто на возах, кто на сеновале, а один умудрился под крыльцо забраться, выгнав оттуда пса сторожевого.