Ханский ярлык

   — Конечно. Зайду только там на берегу к знакомому, вместе пировали в Переяславле, просит взглянуть на покупку.

   — Струг-то поподъёмистее наймай. С конями, чай, плыть.

   — Я знаю.

Феофан нервничал: «Как бы не сорвалось», ходил у калитки, щёлкал пальцами, потирал потные ладони. Наконец появился Семён Толниевич.

   — Ну пойдём, что у тебя там... Мне попутно надо струг нанять, пойдём водой в Городец.

   — Да, конечно, водой быстрей и безопасней.

Когда подходили к клети, стоявшей на отшибе, даже и это не насторожило Семёна Толниевича, ещё попенял Феофану:

   — Что ж ты, не мог на лучшем подворье остановиться?

   — Да мне одному-то много ль надо, — промямлил Феофан, у которого от волнения пересохло горло и сел голос: «Готов ли Антоний? Видит ли, что мы идём?»

Антоний был готов. Даже в печке тлел уже конец верёвки, предназначенной для грядущей пытки. И едва в полумрак вступил Семён Толниевич, не успевший там рассмотреть что-либо, как Антоний накинул на него удавку и повалил на пол. Вдвоём они быстро управились, поскольку заранее было условлено, что и как делать. Скрутили ошеломлённому боярину руки, привязали к столбу.

   — Ну, здравствуй, Семён Толниевич, — с плохо скрытой издёвкой молвил Антоний.

   — Вы что? Разбойники? — спросил наконец пленник.

   — Это не важно. Отвечать будешь ты, Семён.

   — Что вам надо?

   — Первое: зачем ты поехал в Кострому?

   — У меня тут должники оставались.

   — Врёшь, сволочь.

   — Вон Феофан видел, я шёл от Жеребца, заходил на своё подворье, давал деньги гридням на закупку хлеба и овса для коней. Мы ныне отплыть должны.

   — Отплывёшь, успеешь, — усмехнулся нехорошо Антоний. — Так скажи всё же, что вы внове затеваете против нашего князя со своим Андреем.

   — Ничего мы не затеваем. Князья помирились, и слава Богу.

   — Кто из вас надоумил Орду на Русь вести?

   — Это надо не меня спрашивать, а моего господина.

   — Но ты, ты, дурья башка, разве не понимал, что на Руси есть один великий князь — это Дмитрий Александрович, а не твой сосунок — Андрей?

   — Это не вам решать, кто из них великий, а им самим. Они князья, мы слуги.

   — И ты служишь честно?

   — Да, — твёрдо отвечал Семён Толниевич. — Я служу честно всем князьям, к которым нанимаюсь. Ныне я слуга Андрея Александровича и предать его не посмею.

   — Ещё как посмеешь, — сказал недобро Антоний. — Феофан, там в печи верёвка тлеет, подай-ка её сюда.

   — А я-то думаю, что это горелым воняет, — наклонился Феофан к жерлу печки и достал обрывок верёвки в два локтя, конец которой тлел.

Антоний взял верёвку, подул на тлеющий конец, пепел осыпался, и конец заалел, как тлеющий берёзовый уголь.

   — Ну-ка, расстегни молодцу сорочку, — скомандовал Феофану.

Тот, распахнув на Толниевиче кафтан, не стал мешкаться с пуговками, разорвал сорочку почти до пояса, обнажив волосатую грудь.

   — Вы что, с ума сошли, ребята, — сказал пленник.

   — Сейчас ты у нас сойдёшь. Феофан, зажми ему пасть, если кричать начнёт.

Антоний стал тыкать в грудь несчастного пылающим концом. Тот застонал, заскрипел зубами, начал вскрикивать от боли. Феофан кинулся зажимать ему рот. Семён вертел головой туда-сюда, не давая насильнику этой возможности.

Однако тот ухватился одной рукой за волосы на затылке жертвы, а другой ладонью накрыл рот. Но, тут же охнув, отдёрнул руку.

   — Он меня укусил, скотина.

   — Ах, так... — Антоний ткнул огонь Толниевичу прямо в лицо и едва не выжег ему глаз.

   — Что вам надо? Что вам надо? — твердил Толниевич.

Антоний кинул тлеющую верёвку к печке.

   — Ну, будешь говорить, сука?

   — Что говорить? О чём?

   — С кем твой князь затевается на Дмитрия Александровича?

   — Да ни с кем, я же сказал вам, ни с кем.

Семён Толниевич, кажется, начал понимать, чем кончатся пытки, что ждёт его. Смотрел затравленно на своих мучителей.

   — Ваш князь и мой целовали крест на дружбу и любовь, так такова клятва вашего господина? Да? Вы хотите через крест переступить?

Антоний шагнул к двери, кивнув Феофану: «Выйдем». Прикрыв за собой дверь избёнки, остановились.

   — Ну, что будем делать? — спросил Антоний. — Из него, видно, и впрямь ничего не вытянешь.

   — Забить надо. Лучше удавить. Без крика чтоб.

   — А труп?

   — В воду.

   — Сейчас, что ли? На берегу увидеть могут.

   — Как стемнеет. А сами на лодейку и...

   — Никто не видел, как ты его сюда вёл?

   — Да если и видели... Что, двум приятелям нельзя и по улке пройти?

   — Ладно. Волга всё прикроет.

В это время с треском распахнулась дверь, сильно ударив по локтю Антония. Из клети выскочил Семён Толниевич и закричал истошно:

   — Люди-и-и! — и хотел бежать, но Феофан кошкой кинулся на него, пытаясь повалить.

От удара словно молния пронзила локоть Антонию. В следующее мгновение, придя в себя, он выхватил засапожник и всадил его под лопатку орущему Семёну. Раз, другой, третий.

Тот кулём упал на землю, тем более что на нём висел Феофан. Окровенив вход у двери и порог, они втащили убитого в избушку, кинули на пол. Дышали оба часто, словно целое поприще бежали.

   — Вот же гад, а... Ты гляди, развязался, — сказал Антоний.

   — Надо было лучше привязывать, — упрекнул Феофан. — А ну, убёг бы? Что тогда?