— Скажи, мол, Данила тебе счастливого пути желает. Хотя где он ныне, счастливый путь? Налево пойдешь — пропадешь, направо пойдешь — волку в пасть попадешь.
— А прямо?
— А прямо — в яму, Мишенька, да такую, что и не выберешься.
— Выходит, кругом беда.
— Выходит, Миша, кругом. Вот вокняжишься, вкусишь, каково нынче князю на Руси.
— А куда ж мы поедем, ежели по твоей присказке?
— Это уж сам выбирай, что тебе по вкусу, Михаил Андреевич. Сам.
Князья отправились в Орду семьями — с женами, с детьми и конечно же с ценными подарками. Знали, что без этого и до хана не доберутся.
В это время в Золотой Орде правил Тохта, возведенный с помощью Ногая. Испытывал он, однако, к своему благодетелю не чувство благодарности, а скорее досаду должника на своего заимодавца.
Тохта принял князей в своем дворце, сидя на золоченом троне, милостиво принял подарки — ворох собольих «сорочек» и дюжину аксамитовых халатов.
— С чем притекли ныне наши русские голдовники?
— С жалобой к тебе, великий князь,— начал говорить Андрей Александрович,— на великого князя Дмитрия, который правит не по закону татарскому, а по своей прихоти.
— В чем вина его?
— В том, что под видом сбора выхода для тебя он ублажает свою корысть, а кто противится, того велит изгнать либо убить. При дворе своем он разрешает срамные песни о татарах петь.
— И что в тех песнях поется о татарах?
— Не смею, о хан, осквернять слух твой.
— Оскверни, оскверни, князь,— прищурился Тохта недобро.— Ну? Или, может, ты все выдумываешь?
— Как можно, великий хан,— смутился Андрей и сделал вид, что пытается вспомнить, даже сморщил лоб от усилия: — Сей, сейчас, вспомню... Да. Вот так: «У татарина брюхо толстое, жалко — хлудом не пробитое, засапожником не вспоро-но, грязью-вязью не набитое». Вот.
— Что брюхо у татарина толстое — это совсем неплохо,— усмехнулся Тохта,— значит, богато живет, сытно ест. Но вот хлудом... Это палка, по-вашему? Да?
— Да-да, великий хан. Хлуд — это палка.
— Засапожником не вспороно. Это уже плохо. А ты не врешь, князь Андрей?
— Что ты? Разве я позволю тебя обманывать.
— Ну что ж,— вздохнул хан, вновь щурясь нехорошо.— Придется призвать князя Дмитрия. Пусть он попробует оправдаться. Но если окажется, что ты оклеветал его, Андрей...
— Да что ты, великий хан, как можно,— испугался Андрей.— Вот видишь, сколько нас приехало, и у каждого обиды. Вот князь ростовский, вот угличский, ярославский. Если б я один, а то видишь, нас сколько. И у каждого на него своя обида. Ведь правда же? — обернулся Андрей к спутникам.
Некоторые вяло закивали, а ростовский князь промолчал, ровно и не слышал.
— Ну ладно, князь Андрей,— сказал Тохта,— Я пошлю за Дмитрием. Он приедет, и мы продолжим разговор. Если виноват, накажем. Если нет, то придется тебя или даже всех вас наказать. Ступайте, живите в кибитках, пейте наш кумыс, поправляйтесь и ждите. Я пошлю за Дмитрием.
Такой поворот не понравился князю Андрею.
— Он не приедет, великий хан.
— Приедет, если я позову. Куда денется? А не схочет, приведем бычка на веревочке. Хе-хе-хе. Ступайте.
Князья вышли от хана все мокрые, не столько от жары, сколько от волнения.
Появление здесь Дмитрия никого не устраивало, а особенно самого Андрея. С Менгу они были почти друзьями, а с этим Тохтой, поставленным с помощью Ногая, который благоволит Дмитрию, кажется, не очень ладится. «Чего он все щурится, черт узкоглазый? Зачем ему обязательно Дмитрий понадобился? А ну как поверит ему, а мне — нет. Что тогда?»
— Ты почему, Дмитрий Борисович, не кивал головой? — напустился Андрей на ростовского князя.
— Я что тебе, конь? — рассердился тот.
— Но мы ж договаривались заодно быть.
— Договаривались. А ты что понес? Какую-то срамную песню про татар выдумал.
— Как выдумал? Кто выдумал? В Переяславле на пиру у Дмитрия лицедей пел.
— А при чем Дмитрий? Сообрази. Мало ли что лицедей напоет. Здесь ты столько же виноват, сколь и Дмитрий, коли слушал лицедея. И поступил, прости, как базарная баба.
— Ты, князь Дмитрий, не зарывайся.
— Это ты, Андрей, зарываешься. Вот приедет Дмитрий, и увидишь, чем кончится.
— Чем? Чем?
— А тем, что, если Тохта поверит ему, нам всем лихо будет, и в первую голову тебе. А ты, чай, знаешь, как татары с виновными поступают.
Да, что-что, а татарский суд русские князья давно усвоили: провинившегося в чем-то князя, иногда и в пустяке, не щадят они, убивают мучительной и позорной смертью.
Обо всем этом думал Андрей Александрович, лежа в кибитке на колючей кошме. Спать не мог, ворочался, вскакивал, выходил на воздух, смотрел на луну, тревожился. Днем кусок в горло не лез.
В один из дней отправился на Торг, шумевший в центре города, где продавалось и покупалось все, начиная от лепешек и кончая рабами и верблюдами. Отыскал там бакшу1, сидевшего у костра, попросил его:
— Погадай мне.
Тот спросил вперед деньги и, получив три ногаты, попробовал их на зуб и, спрятав в поясе, приступил к делу. Взял баранью лопатку, сунул ее в огонь и, когда она наконец обуглилась, вынул и склонился над ней: