Ханский ярлык

Князь умолк, прикрыл глаза, видимо утомившись уже от сказанного. Дышал он тяжело, с хрипом.

   — Сказывай, сын мой, — молвил епископ.

Князь Иван открыл глаза, скосил их на писчика.

   — Садись. Пиши.

Тот присел к столику, поставил чернильницу, развернул пергамент, умакул перо в чернила. Замер с писалом в руке.

   — «Я, князь Иван Дмитриевич, будучи в здравом уме и памяти, — начал диктовать больной, — отказываю свой Переяславский удел дяде моему князю Даниле Александровичу с условием оставить за супругой моей, Анастасией Дмитриевной, её деревни до скончания живота ея. И пусть последняя воля моя будет крепка и никем не нарушима до веку, о чём свидетельствуют и руку прилагают мои послухи...»

Далее Иван Дмитриевич велел вписать в духовную грамоту всех присутствующих, каждому из них поставить подпись и поцеловать крест на соблюдение его предсмертной воли.

Иван Дмитриевич знал, что, не составь он эту духовную грамоту, его удел отойдёт великому князю Андрею Александровичу как старшему в роду. А он не хотел этого, так как ненавидел князя Андрея и понимал, что только Данила Александрович исполнит его волю: не обидит оставшуюся вдовой молодую жену.

Когда все удалились и остался с ним только Юрий Данилович, Иван спросил его:

   — Ну, ты доволен, брат?

   — Да, — ответил тот. — Но Андрей, воротясь из Орды, взовьётся.

   — Знаю. Пусть его. Скажи отцу, чтоб наместником здесь тебя посадил, ты боярам моим и челяди поглянулся.

   — Хорошо, Иван Дмитриевич.

   — Положи меня рядом с отцом.

Князь Иван прикрыл глаза, прошептал:

   — Скорей бы уж... отмучиться...

Однако мучиться князю Ивану пришлось ещё две недели, до середины мая. Отпевали его в соборе Святого Спаса и там же положили рядом с отцом.

Со смертью бездетного князя Ивана и по его завещанию удел московского князя Данилы Александровича увеличился сразу вдвое. Москва, куда обычно отправляли самого младшего из семьи, вдруг начала равняться с великокняжеским столом Владимирским.

Такого возвышения Москвы великий князь Андрей Александрович не смог перенести. Явившись из Орды и узнав о случившемся, он возмутился:

   — Как это мимо великого князя распорядились нашим родовым уделом? Переяславль по всем законам должен быть моим, только моим.

И он немедленно отправился в Переяславль. По-хозяйски въехав на княж двор, который с детства считал своим, он стремительно вошёл во дворец и, увидев перед собой молодого Юрия Даниловича, спросил:

   — Ты что тут делаешь?

   — Меня отец прислал сюда наместником.

   — Х-ха-ха. Какое он имел право присваивать Переяславль?

   — Согласно последней воле Ивана Дмитриевича Переяславль стал московским уделом.

   — Какая ещё воля? Чего ты городишь?

   — Есть крепостная грамота.

   — Где она? Покажи мне её!

   — Она у отца, Андрей Александрович.

   — Почему не у тебя?

   — Потому что грамота составлена на его имя.

   — Ванька перед смертью совсем выжил из ума! — возмутился князь Андрей. — Разве ему не было известно, что Переяславль всегда был у старшего? Мне, только мне он должен был передать мою дедину. Это мой удел. Ты понимаешь?

   — Понимаю, Андрей Александрович, — согласился Юрий. — Но воля покойного... Её же нельзя переступать.

   — Я хочу видеть эту крепостную грамоту.

   — Но она в Москве.

   — Езжай в Москву. Пусть отец твой приезжает сюда, и мы разберёмся. И пусть везёт эту грамоту. Пока не увижу своими глазами, я Переяславль не уступлю. Езжай и скажи Даниле, что я выгнал тебя.

   — Но, Андрей Александрович, ты же тоже подписывал в Дмитрове ряд-докончанье. Там же все клялись не покушаться на чужое.

   — Мне Переяславль не чужой. Я тут родился и вырос. Это ты чужой здесь, твоя отчина Москва. Отправляйся.

Молодой конюх Романец, седлавший коня для Юрия, негромко молвил ему, подавая повод:

   — Юрий Данилович, вся челядь переяславская за тебя стоит и бояре тоже. Гнал бы ты его со двора.

   — Он, Романец, великий князь в Русской земле, и мы все в его воле.

   — Да знаю я, но надоел он нам как горькая редька. Знаешь, как его в народе дразнят?

   — Как?

   — Хвост Татарский. Так радовались, что к князю Даниле перешли, а тут его нелёгкая принесла.

   — Ничего. Всё уладится. Привезём ему заветную грамоту. Он согласится, куда денется.

Через неделю приехал в Переяславль из Москвы князь Данила Александрович.

   — Ну, где твоя грамота? — встретил его вместо приветствия вопросом великий князь.

   — Со мной.

   — Кажи.

   — Покажу, но не ранее чем мы соберём всех послухов, при ком писалась она.

И во дворец были призваны все свидетели — епископ, бояре и даже писчик, писавший грамоту.

И чем более их являлось в горницу князя, тем более мрачнел Андрей Александрович. Наконец процедил сквозь зубы:

   — Да у вас, вижу, здесь заговор.

   — Окстись, брат, о чём ты говоришь? — сказал князь Данила и, развернув, протянул ему грамоту. — Вот читай, при всех послухах читай завещание Ивана Дмитриевича.

   — Почему я должен читать? Что у вас, все неграмотные?

Данила Александрович пожал плечами, вздохнул, обернувшись к свидетелям, спросил:

   — Кто прочтёт?

   — Давай я, князь, — вызвался писчик.

Однако это не понравилось Андрею Александровичу.

   — Пусть прочтёт святый отче, — сказал он.