Ханский ярлык

   — Нет-нет. Я на бахтерец велел нашить пластинки не металлические, а из толстой кожи, так что можешь не беспокоиться. Зато радости сколько мальчишке! Когда меня постригали, я от радости до потолка прыгал в таком-то бахтерце.

   — А тебя кто постригал? — поинтересовался Святослав.

   — Меня тоже не отец, а брат Александр.

   — Невский?

   — Ну да. Отец-то в ту пору в Монголию отъехал, Александр остался в отца место, он и постриги делал, на коня сажал.

День постригов выдался как на заказ — ясный, солнечный, тёплый. Ксения Юрьевна сама готовила своего сына Мишеньку к этому важнейшему событию — посвящению в воины. И ей же, по обычаю, предстояло везти его к храму на колеснице, где из материнских рук передать в руки отца, которого ныне, увы, заменял младший брат мужа, великий князь Василий Ярославич.

Тут же возле княгини суетилась дочь её, Ефросиньюшка, которая была почти на три года старше Михаила и очень его любила. И от избытка чувств нет-нет да чмокала брата в розовую щёку, что княжичу, конечно, не очень нравилось: его ныне в воины посвящают, а тут эти девчоночьи нежности.

   — Мам, чего она?

   — Она любит тебя, сынок. Ефросиньюшка, милая, не тронь его.

   — А почему его постригают, а меня нет?

   — Ты девочка, милая, — улыбнулась княгиня. — У нас с тобой другая стезя.

   — Какая другая?

   — Женская, милая. Семью беречь, очаг стеречь. Вырастешь — узнаешь.

Нарядив сына в зелёный кафтанчик, изузоренный по оплечью золотым шитьём, в жёлтые козловые сапожки и причесав мягкие русые волосы, ниспадавшие до плеч, княгиня прижала на мгновение его к себе, молвила, вздохнув:

   — Ну что ж, едем.

   — А я? — хныкнула Ефросинья.

   — Ты оставайся, милая. Я скоро вернусь, довезу его до церкви и назад сразу.

На подворье толпилась челядь[21], сбежавшаяся по такому случаю к крыльцу княжьего терема, где уже стояла колесница, запряжённая парою.

Ксения Юрьевна вышла на крыльцо, держа за руку сына, челядь дружно кланялась господам, приветствуя их. У самой колесницы ждал княгиню дворский[22] Назар.

   — Ну что, Назар? — спросила княгиня. — Всё готово?

   — Готово, матушка княгинюшка, — отвечал дворский. — Вот токо не знаю, на скоко надо?

   — На всех гостей, конечно. Ну и наших дворовых не забудь.

   — А войдут ли все в гридницу[23]?

   — Для наших можно и во дворе столы поставить.

   — Каки уж им столы, чёрным-то? Положим доски на козлы, да и всё.

   — Гляди сам, Назар. Но чтоб никто не был обижен.

   — Какая может быть обида, матушка княгинюшка, на дармовщину-то наесться, напиться!

Дворский помог княжичу и княгине забраться в повозку. Кучер тронул коней, на колокольне весело ударили колокола: бом-бом-тили-бом, бом-бом-тили-бом!

Колесница остановилась у церкви. Ксения Юрьевна сказала сыну:

   — С Богом, сынок. Ступай в храм, да не забудь, что наказывала.

Мальчик зашагал по дорожке, по обочинам которой толпился народ, приветствовавший княжича:

   — Здравствуй, свет наш Михаил Ярославич! Здравствуй!

Княгиня с нежностью смотрела вслед сыну, украдкой смахивая с ресниц слезинки, думала с горечью: «Ах, если б был жив отец!» Что-то ущербное чудилось Ксении Юрьевне в том, что сажать на коня сына будет не родной отец, а дядя. Князь Василий Ярославич, конечно, человек добрый, искренне любящий Мишеньку, а всё же не отец. И княгине до боли в сердце стало жалко сына, хотя мальчик вон — вполне бодр и радостен, вышагивает уже на ступенях храма. Вот остановился у входа и перекрестился трижды. Вошёл.

Ксения Юрьевна была довольна: «Умница. Не забыл», — и молвила кучеру:

   — Трогай, Семён.

А между тем княжича в храме, где горело по меньшей мере с сотню свечей, встретит сам епископ Симеон, белый как лунь старик в шитой золотом ризе. Он ласково взял за руку мальчика.

   — Идём, дитя моё.

И повёл мальчика к святым вратам. Остановившись у престола, помолился. Церковный служка явился с серебряным подносом, на котором лежали ножницы. Епископ взял их в руки, наклонился к княжичу и, поддерживая левой рукой мягкие детские кудри на затылке, клацнул ножницами. Положил шелковистый локон на поднос вместе с ножницами. Тихо сказал мальчику:

   — С Богом, дитя моё, оборотись к отцу твоему и прими от него благословение на стезю нелёгкую, но высокую.

Княжич обернулся и увидел бояр, стоявших полукругом, а в центре, прямо перед ним, улыбающегося дядю своего, великого князя Василия Ярославича. Он держал в руках пояс и меч.

Княжич подошёл к нему. Князь наклонился, опоясал мальчика, сказал растроганно:

   — На честь и славу, сынок, благословляю тебя. Отныне ты муж есть.

И, застегнув поясную капторгу[24], взял за руку и повёл из храма. А там, на месте, где остановилась колесница княгини, стоял под седлом в дорогой попоне княжеский конь, которого держал под уздцы Александр Маркович.

Василий Ярославич подвёл племянника к коню, подхватил под мышки, усадил в седло.

У княжича дух захватило от такой выси, помстившейся ему с седла, — на коне сидел он впервые.

Князь понимал чувства ребёнка, помнил своё пострижение. Подтягивая путлицу стремени по росту седока, говорил ободряюще: