Ханский ярлык

   — Прости, великий хан, не хотелось бы мне в дела церковные людей мирских посвящать.

   — А ты посвяти, владыка Пётр, посвяти, — усмехнулся лишь краем рта Узбек. — Ну, меня хотя бы. Учти, я ещё ни к какой вере не пристал. Выбираю: то ли к твоей, православной, прислониться, то ли к мусульманской. А?

   — Я был бы счастлив принять тебя, хан, в лоно нашей Церкви.

   — Подумаю, владыка, подумаю. Но ты не ответил на мой вопрос, чем тебе не угодил Измаил?

   — Во-первых, он уже стар, пора на покой. И потом, епископ Варсунофий крепок в вере и обширен в знаниях. А на Измаила были жалобы от сарайских христиан.

   — Как? Саранские христиане ещё и жалуются на своего владыку?

   — Увы.

   — Эти рабы на святого отца?

   — Перед Богом, хан, все равны без изъятия. И Христу близки более бедные, униженные и обиженные в этой жизни.

   — Значит, ваш Бог любит только бедных?

   — Я так не говорю, но молитва бедного скорее дойдёт до Всевышнего, чем просьба богача.

   — Ну что ж, спасибо, владыка Пётр, что просветил меня. Но у меня к тебе есть ещё вопрос.

   — Пожалуйста, великий хан. Если смогу — отвечу.

   — Отчего это в твои монастыри людишки бегут, как дети к маме?

   — Ты, великий хан, почти ответил на свой вопрос. Куда ж им притекать от бед и горестей, как ни к церкви, ни к роднику православной веры.

   — Угу, — буркнул Узбек, но в тоне слышалось не согласие, а отрицание. — Так-так.

Наконец, нахмурившись, хан сказал:

   — А я думаю, владыка Пётр, что в монастыри не к Богу сбегаются людишки. Нет. От дани бегут. Платить не хотят. Или не так?

«А ведь он отчасти прав, — подумал князь Михаил. — В монастырях и числа не было, и от дани поэтому освобождены. Петру не в дугу сей вопросец».

Но митрополит неожиданно согласился с ханом:

   — Ты прав, великий хан, есть и такие лукавцы. Не бывает же стада без паршивой овцы, ты это лучше меня знаешь.

   — Хэх, — усмехнулся вполне удовлетворённо хан. — И ты, выходит, прав, владыка Пётр.

   — Выходит так, великий хан.

Они возвращались от хана к своей кибитке, отведённой им татарами, если и не в восторге от встречи, то вполне удовлетворённые. Хан на прощанье подтвердил их высокие права, пригласил на завтрашний почестной пир. Чего ещё надо?

   — Ну, как он тебе показался, владыка?

   — Не дурак. Стелет мягко пока, — вздохнул митрополит.

Князь Михаил засмеялся:

   — Уж не хочешь ли сказать, что жёстко спать будет?

   — Вполне, сын мой, вполне. Очень уж он за Измаила цеплялся.

   — Кстати, ты его действительно смещаешь из-за старости?

   — Кабы так, Михаил Ярославич. Не из русских он. Слаб в вере. Говорят, «Отче наш» так коверкает, что не узнать.

   — Так как же он в епископы угодил?

   — Не ведаю, сын мой, не ведаю. Но полагаю, Тохта надавил на Максима, Царство ему Небесное, он и благословил неуча на сарайскую епископию.

   — Что ж ты так хану не сказал?

   — Эге, сын мой, у Измаила-то корни поганские, хан бы воспринял это как оскорбление его народа. Нельзя так, нельзя.

   — Выходит, ты лукавил, святый отче?

   — Выходит, — вздохнул Пётр и перекрестился. — Бог простит меня, блага ради согрешил.

12. НОВГОРОДСКИЕ ШАТАНИЯ

Поздно вечером на Городище приехали посадник Михаил Климович с Игнатом Веском. Прошли в горницу к наместнику, запёрлись у него, велели одному из воинов никого не пускать даже близко к двери. И однако, несмотря на принятые меры против подслушивания, разговор начали едва ли не шёпотом.

   — Худо дело, Фёдор Акинфович, — молвил посадник. — Сказывал тебе: не жми на славян, сорвутся. Вот, пожалуйста, вчера вече было, на тебя жалоб воз.

   — За что?

   — А то не знаешь? Ты выход трясёшь, а в городе бездомных тьма.

   — Но Орде чхать на наших бездомных, им выход давай.

   — Орде, может, и чхать, но ты этим ставишь палки в колеса великому князю, Фёдор.

   — Я?! — ахнул наместник. — Я — палки в колеса Михаилу Ярославичу?

   — Именно ему, Фёдор Акинфович. Именно Михаилу Ярославичу.

   — Да князь Михаил благодетель нашей семьи, да я за него...

   — Верю, что за него ты живота не пожалеешь. Но что ему пользы от этого? Ему нужно, чтоб город его сторону держал, а из-за тебя славяне уже готовятся ему путь указать.

   — Из-за меня?

   — Да, из-за тебя, Фёдор. Не забывай, ты наместник его. Ты отступился, а спрос с него, с князя Михаила.

   — Ну а ты-то, вы-то были на вече?

   — Были.

   — И не вступились?

   — Фёдор, ты что, вчера родился? Я ведь тоже поставлен Михаилом, кто ж меня слушать будет? Беек вон высунулся, так его чуть не побили.

   — Да. Дело сурьёзное, — поддакнул Игнат, — замятней пахнет.

   — А кто мутит-то? Есть же заводилы?

   — А как же. Старые посадники Михаил Павшинич, Юрий Мишинич, да и Душилович с закрытым ртом не сидел.

   — Так повязать их — и в поруб.

   — Ты что, Фёдор? Спятил? Это ж всё равно что горящую лучину в бересту кинуть.

   — Но что ж делать?

   — Я ж тебе говорю, надо было меня слушать. Тут треть города выгорела, а ты со сборами этими. И потом, кто-то видел, как ты на Торге жене украшение покупал.

   — Но я на свои деньги.

   — А славяне считают, что на ихние.

   — Но ей-богу, на свои брал.

   — Теперь иди доказывай. В общем, знай, Фёдор, против Михаила Ярославича здесь теперь крепкий круг вятших подымается.

   — А мизинные?